Повести и рассказы - Джо Хилл

До этого они брели бок о бок, но тут Хэрриет напряглась и встала. Волосы свесились ей на глаза, и непонятно было, с каким выражением она глядит.

— На девять лет. И что?

— И ничего. Просто рад, что ты счастлива.

— Да, счастлива! — повысив голос на пол-октавы, отчеканила Хэрриет.

— А он вставал на одно колено, когда делал предложение?

Хэрриет кивнула, подозрительно изогнув уголок рта.

— Поднялся сам или ты помогала?

Бобби пытался остановиться. Но его уже несло, как Хитрого койота[14] из мультфильма, когда того привязали к паровозу — лапы скребут по рельсам в попытке притормозить, пухнут, краснеют, из-под пяток валит дым.

— Ах ты засранец!

— Прости-прости! Шучу! — Бобби поднял перед собой ладони, будто сдаваясь. — Комик Бобби, что с меня взять. Не способен вовремя заткнуться… Итак, теперь мы в курсе, как ты развлекаешь Дина. А как он развлекает тебя? Ах, да, Дин ведь шутить не умеет. Тогда что он делает, чтобы заставить твое сердце биться быстрее? Поцелуи без вставной челюсти не считаются.

— Оставь меня, — отрезала Хэрриет.

Она повернулась, но Бобби перегородил ей дорогу, не давая уйти.

— Нет.

— Тогда замолчи.

— Не могу, — сказал он и понял, что страшно зол на нее. — Если он не веселый, то должен быть хоть каким-то. Я хочу знать, что ты в нем нашла.

— Он терпеливый.

— Терпеливый… — повторил Бобби.

Ответ его ошарашил.

— Со мной.

— С тобой.

— И с Робертом.

— Терпеливый, — опять повторил Бобби.

И замолчал оттого, что перехватило дыхание. Он вдруг ощутил, как сильно грим стягивает кожу. И пожалел, что как только он начал наезжать на Хэрриет, она не ушла, не послала его куда подальше или просто не дала по морде. Пожалел, что вообще услышал это слово — «терпеливый».

— А дела-то совсем плохи. — Отступать было некуда, поезд несся в каньон, глаза Хитрого койота от ужаса вылезли на метр. — Я боялся увидеть, с кем ты сейчас, думал, мне тошно станет от ревности. А теперь мне просто тошно. Я ожидал, что ты выберешь кого-то талантливого, обалденного, гениального — писателя, сценариста — с чувством юмора и громадным хреном. А не лесоруба с дебильной стрижкой, который считает тюбик «Бен-Гея» лучшим средством эротического массажа!

— Я знала, что ты невзлюбишь Дина, но язвить-то к чему! — Хэрриет отерла слезы тыльной стороной ладони.

— Да что там можно невзлюбить?! Он ведет себя так, как вел бы любой на его месте. Будь я старикашкой в полметра росту, я бы скакал от радости, получив лакомый кусочек вроде тебя. Терпеливый он, подумать только! Да куда ему деваться! Он перед тобой каждую ночь на коленях должен ползать и ноги тебе маслом умащать.

— Ты сам упустил свой шанс, — сказала Хэрриет, стараясь не расплакаться. От сдерживаемых слез лицо кривилось и дрожало.

— А я не про те шансы, что я упустил. Я про те, что упустила ты!

В этот раз, когда Хэрриет развернулась и зашагала прочь от Бобби, он дал ей уйти. Ее плечи дрожали, она коротко всхлипывала на ходу. Он следил, как она вернулась к фонтану, где они встретились утром. И вдруг, вспомнив про мальчика, с колотящимся сердцем закрутил головой, пытаясь понять, что тот мог видеть и слышать. По счастью, младший Бобби бегал по длинному залу, гоняя перед собой запыленную селезенку, которую пытались отбить у него еще два маленьких зомби.

Одна из передач оказалась слишком мощной, и селезенка полетела в сторону наблюдавшего за игроками Бобби. Он выставил ногу, чтобы остановить ее, и она противно сплющилась о его подошву. Мальчишки, тяжело дыша, затормозили метрах в трех от него. Бобби поднял селезенку.

— Вперед! — сказал он и бросил «мяч» своему тезке, который поймал его в баскетбольном прыжке и унесся, преследуемый соперниками.

Бобби повернулся, ища глазами Хэрриет, и увидел, что она тоже смотрит на него, напряженно уперевшись ладонями в колени. Он думал, что она отведет глаза, однако ее пристальный взгляд буквально его притягивал. Бобби вернулся к фонтану, сел рядом. Пока он подбирал слова для извинений, Хэрриет заговорила:

— Я писала тебе. Ты сам перестал отвечать.

Ее босые ноги опять начали привычную потасовку.

— Не нравится мне, как властно ведет себя правая нога, — заметил Бобби. — Ей следовало бы дать левой хоть немножечко форы.

Хэрриет не слушала.

— Впрочем, неважно. — Ее голос звучал хрипло и сдавленно, а вот грим на масляной основе не растекся от слез. — Я не обиделась. Знала, что мы не сможем сохранить отношения, видясь только во время твоих приездов домой на Рождество. — Хэрриет с трудом сглотнула. — Я действительно была уверена, что тебя вот-вот возьмут в какой-нибудь ситком. И каждый раз, думая об этом — о том, что увижу тебя на экране, услышу, как зрители хохочут над твоими шутками, — я расплывалась в широкой идиотской улыбке. Поверить не могу, что ты вернулся обратно в Монровиль.

Бобби уже успел объяснить, что именно погнало его обратно — в родительский дом, в спальню над гаражом. Дин спросил его об этом за обедом, и Бобби не стал ничего выдумывать. Как-то прошлой весной, ранним вечером в четверг он выступал в одном из клубов в Виллидже[15]. Отработал свои двадцать минут, получил от зрителей порцию не то чтобы оглушительного, но вполне искреннего смеха и аплодисментов, и остался послушать следующих. Посидел в баре и хотел уже отправляться домой, как на сцену вышел Робин Уильямс. Он как раз был в городе и обходил клубы, тестируя материал. Бобби шлепнулся обратно на табурет и навострил уши, чувствуя, как пульс застучал в висках.

Он не смог бы объяснить Хэрриет, что именно увидел в тот вечер. Его сосед одной рукой вцепился в край стола, а второй — в бедро своей спутницы, да так, что костяшки пальцев побелели. По его лицу струились слезы, согнувшись пополам, он хохотал взахлеб, взвизгивая, как какой-нибудь зверь, вроде собаки динго. Мотал головой из стороны в сторону и время от времени махал рукой, как бы моля: «Ой, хватит, ой, не могу!» Это было веселье на грани истерики.

Робин Уильямс, услышав этот отчаянный хохот, прервал рассуждения о том, кто как передергивает, и, указывая на зрителя, крикнул: «Вы! Да-да, вы, человек-гиена! Можете бесплатно ходить ко мне на все концерты до конца моей гребаной жизни!» Толпа взорвалась шумом, в котором, кроме смеха и аплодисментов, звучал низкий рокот восторга, настолько мощный, что он не только слышался, но и ощущался