Маршрут: Ноль - Mrs. Mracopisec
Будка вспыхнула светом. Не белым — красным, кровавым, как аварийный фонарь. Тени переплелись, и я понял: нас больше не двое, не трое. Мы — одно.
Записка в кармане вспыхнула жаром. Я выхватил её — буквы горели. Но сквозь старые слова проступали новые:
«Ты — не ты. Это петля. Но петля рвётся там, где сходятся тени.»
И я понял: момент настал.
Я отпустил плечо двойника. Он шагнул в будку, и в тот же миг я сделал то же самое. Красный свет поглотил нас обоих.
Последнее, что я увидел в отражении стекла, — это две тени, слившиеся в одну.
А позади, в гуле машин, донёсся голос Ольги:
— Ты выбрал. Теперь всё изменится.
И мир исчез.
Глава 25. Авария
Я держал руль так крепко, что костяшки пальцев побелели. Асфальт уходил под колёса бесконечной рекой, и впервые за всё это время я знал: что делать. Не бежать, не петлять, не спорить с тенями. Разорвать петлю.
Фары грузовика выросли из тумана, как глаза чудовища. Белый свет полоснул меня, и сердце отбило один-единственный удар — последний. Я не моргнул. Нога вдавила газ до упора.
— Давай… — прошептал я. — Только так.
Грузовик приближался, раздувался, металлом нависал надо мной. Казалось, секунды превратились в километры. Мир замедлился. Двигатель «Волги» ревел, но звук уходил куда-то вниз, в вязкую тишину.
И в тот миг, когда столкновение должно было разорвать меня на куски, время остановилось.
Я видел каждую деталь отдельно: капли воды, зависшие в воздухе над капотом, искру сигареты на обочине, летящий в никуда клочок газеты. Даже собственное дыхание застыло у губ.
А грузовик… исчез.
Передо мной стояла Ольга. Никакого металла, никакой кабины. Она держала над собой красный зонт. Полотно зонта капало водой, хотя дождя не было. В её глазах отражался свет фар, которых больше не существовало.
Я ударил по тормозам, но педаль ушла в пол в пустоту. Машина замерла, как вкопанная.
На лобовом стекле медленно расползлась трещина. Не паутина, не хаотичные линии, а идеальный круг. Почти ровный, будто нарисованный циркулем. «Ноль».
Ольга подошла ближе. Туфли её не оставляли следов на асфальте. Она наклонилась к окну и постучала костяшками пальцев. Звук гулко отозвался в пустоте.
— Ты уже мёртв, Марк, — сказала она. Голос её был безэмоционален, ровен. — Прими это.
Я сжал руль сильнее. На губах появилась сухая усмешка.
— Если я мёртв… — прошептал я, глядя на идеальный круг перед собой, — то почему до сих пор чувствую страх?
Ольга раскрыла зонт шире, и тень от него легла на моё лицо. Она не ответила.
Я понял одно: это ещё не конец.
— Прими, — повторила Ольга, как будто диктовала диагноз.
— А если я не пациент? — я качнул головой в сторону трещины. — Если я оператор?
Она посмотрела на круг на стекле, как смотрят на линзу офтальмоскопа.
— Тогда у тебя очень плохой объектив.
Капли на куполе зонта висели, как ртуть. Ни одна не срывалась. Мотор молчал, стрелка тахометра застыла на нуле. Только часы Странника на панели доживали свой маленький бунт: секундная дернулась — и тоже встала на 9:30.
— Дай хотя бы причину, — сказал я. — Почему «прими»? Зачем? Чтобы что?
— Чтобы перестало болеть, — ответила она без пафоса. — Ты держишься за боль, как за руль. Отпусти — и рули уже не будет.
— Звучит как чудесный способ влететь в кювет, — усмехнулся я. — Я всю жизнь веду.
— Вёл, — поправила она.
Круглая трещина дышала. Я видел, как по кромке пробегает едва заметный рябящий ореол, словно стекло стало водой. Я протянул палец и остановился в сантиметре — помнил закон: не трогать. Этот жест однажды спас мне петлю. Но что, если сейчас — наоборот?
— Не бойся, — сказала Ольга тише. — Это не стекло.
— А что?
— Диафрагма.
Слово щёлкнуло где-то в затылке, и круг ответил — сузился, затем расширился, как зрачок на свету. Внутри проявился кадр: я — мальчишка под одеялом с фонариком, шепчу «папа», и тень в углу делает шаг. Щелчок — и кадр сменился: мать с красным зонтом в толпе; еще — детская площадка, Аня смеётся, а её смех звучит как радиопомехи; еще — тёмный коридор НИИ, надпись «Не ищи Ноль».
— Панорама моей головы, — сказал я. — С подборкой лучших катастроф.
— Не катастроф, — Ольга отрицательно качнула зонтом. Красный купол оставил на воздухе еле заметную дугу. — Сцен. Ты снимал, чтобы помнить. Теперь — чтобы отпустить.
— И умереть?
— Ты уже… — она не договорила. — Это — чтобы ты перестал играть смерть как роль.
Внутри круга появился я-2024, сидящий рядом на пассажирском, да так близко, будто камера стоит у него на коленях. Он смотрел прямо мне в глаза — впервые вживую. Губы шевельнулись: «Не садись за руль». Я развёл руками.
— Опоздал, дружище, — сказал я. — И, кажется, мы уже… врезались.
Воздух в салоне пошёл волнами. Пластик панели скрипнул, будто у него тоже есть кости. В круге мелькнул грузовик — кадр на один такт — и тут же исчез, как вырезанный ножницами. На его месте — пустая дорога и знак «0 км». Я слышал сердце. Не своё — дороги.
— И что ты предлагаешь? — спросил я у Ольги. — Шагнуть?
— Выбрать, — сказала она. — В первый раз по-настоящему.
— Между чем?
— Между смотреть и жить.
Я посмотрел на «Зенит» на сиденье. Он не был включён, но я чувствовал взгляд объектива. Красная точка не горела — и всё равно казалось, что она мигает. Я положил ладонь на корпус. Металл — холоден, как её губы.
— В прошлый раз спасло «не трогать», — сказал я. — Правила меняются?
— Контекст меняется, — ответила она. — Правила — ты.
Круг расширился ещё раз и стал ярче. Внутри — палата с календарём 23 сентября 1993; я — с чужими руками — тянусь к этому же стеклу, но по ту сторону. Наши пальцы почти встречаются. Я услышал собственный шёпот из палаты: «Проснись». Здесь, в машине, из темноты радио повторило ту же реплику — без помех, чисто, как титр.
— «Проснись» куда? — спросил я. — В больничную роль? В дорожную смерть? В никуда?
— В выбор, — сказала она. — Сначала ты поймёшь, что можешь. Потом — что должен.
— Ненавижу «должен».
— Тогда начни с «могу».
Я поднял взгляд на трещину. Изнутри пошёл лёгкий пар, как если бы за стеклом — не воздух, а тёплая вода. Я осторожно приблизил
