Полюс Доброты - Мила Бачурова

- Не секрет. Учился в университете.

- На кого?

- На финансового менеджера. По нынешним временам, самая невостребованная специальность из всех, что можно представить… Пытаетесь понять, почему именно я?

Проницательность Шамана смутила, Кирилл почувствовал, что краснеет.

- Извините. Но, согласитесь – это едва ли не первый вопрос, который приходит в голову. Вы бы на моем месте не пытались угадать?

- Непременно, - кивнул Шаман. – Более того, сам не раз думал – почему я? И пришел к единственному выводу. Мать Доброты сжалилась над самым убогим из выживших.

Кирилл недоуменно поднял брови:

- О чем вы?

Вместо ответа Шаман взялся за капюшон. И, помедлив, сбросил.

Кирилл вздрогнул.

***

Его детство пропахло прелыми тряпками. Вся маленькая, тесная, унылая квартира на втором этаже старого панельного дома, где жил с матерью, бабкой и слабоумной старшей сестрой, пропахла прелыми тряпками.

Его мать была некрасивой. Болезненно худой, с испуганными глазами и горькими морщинами на лбу и вокруг рта. Все женщины, окружавшие его, были некрасивыми. А бабка с сестрой – еще и мерзкими.

Бабка ругала и ненавидела – его, сестру и мать. Мать, по ее мнению, не должна была рожать ни сестру, ни его. Все беды, говорила бабка, от мужиков.

Его сестра мочилась в постель и пускала слюни. Он запомнил ее дебелой теткой - белокожей, веснушчатой, с торчащими вперед щелястыми зубами и разумом пятилетнего ребенка. Больше всего сестра любила грызть соломку – грошовое лакомство, которое в сетевом магазине во дворе продавали «по акции».

К десяти годам он выучил наизусть весь ассортимент, который в окрестных магазинах продавали по акции. Деньги в семье не водились, и слово «нищеброд» он запомнил, еще когда ходил в детский сад. Продавщицы в магазинах «несчастненького» знали и одергивали гопников, которые показывали на него пальцем – грозили позвать охрану. Охранники его тоже знали. На гопников, по долгу службы, рявкали, а встретившись глазами с ним, брезгливо отворачивались.

Он родился таким же, как и сестра, в медицине это называлось «с пороками развития». В народе таких, как он, интеллигентно называли «ущербными». А неинтеллигентных названий было много, он знал наизусть все. Задержками в умственном развитии, в отличие от сестры, не страдал.

По крайней мере, именно так говорили врачи. В очередной раз закрывая его медицинскую карту и вздыхая – показаний для определения в спецшколу нет. Пусть мальчик ходит в обычную. Общение со сверстниками… социализация… и прочий лицемерный бред. Дети-уроды обходятся чиновникам дороже пенсионеров и сирот, это он однажды тоже узнал.

Школу и одноклассников ненавидел еще больше, чем семью. Дома к его росту – сто сорок семь сантиметров к пятнадцати годам, вкупе с весом под восемьдесят кило – привыкли. Дома никто не обзывал его карликом, жирдяем и жабой – из-за нездоровых, выпученных глаз. А в школе обзывали. Хотя били редко, все больше брезгливо сторонились. Кажется, хулиганы всерьез опасались, что, прикоснувшись к нему, могут превратиться в такую же богомерзкую тварь.

Эти слова – богомерзкая тварь - он впервые услышал на одном из собраний, когда начал на них ходить.

А начал внезапно. Просто однажды – ему было пятнадцать лет – подошла на улице красивая девушка в скромном длинном платье. Улыбнулась. И взяла за руку – его, из-за одного взгляда на которого малые дети плакали. И позвала: «Пойдем со мной».

И он пошел. А кто бы не пошел? Кто бы сумел отказать богине, которая без страха взяла его за руку? Он ни разу не пожалел о том, что пошел. Тот день перевернул его жизнь.

Глава 25

Кирилл. Сочи. 1566 км от Бункера

Из поселка Шамана Кириллу с Джеком пришлось уйти. Шаман недвусмысленно дал понять, что людям, пришедшим с оружием, не место на «земле мира и добра». Границу своих земель он обозначил на карте кругом с радиусом в пятьдесят километров. На вопрос о том, как обстоят дела в поселках, находящихся за границей его территории — если двигаться вдоль моря на юг, — уклончиво ответил, что давно там не был. О причине уклончивости Кирилл узнал, добравшись до первого населенного пункта: от благодетельства Матери Доброты аборигены в свое время наотрез отказались.

***

— Я тогда молодой был, — рассказал Кириллу мужчина его возраста по имени Виктор, глава поселка, — а командовал у нас дядя Паша. Крутого нрава мужик. Шамана с его Матерью в такую даль послал, куда волки срать ходить боятся. Я, говорит, слава те господи, пока еще родную мать помню. А нарисованной бабе песни петь — годы мои не те, даже за ради детей. Вали, говорит, отсюда, сердцем чую — не сработаемся.

В Сочи обитало два десятка человек, в возрасте от тридцати шести до сорока трех лет. Еще год назад было больше. А десять лет назад было больше почти втрое.

— Молодец дядя Паша, — восхитился Джек, — уважаю! Мне их за песни тоже придушить хотелось. Как начнут голосить — так не знаешь, куда б башку засунуть, чтобы не слышать.

В поселке Шамана начало и конец каждой новой ночи отбивали псалмами,