Клыки - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич

3

«Как здесь можно жить?»

Постройки будто склонялись к ним. Ян шагал впереди, притаптывая буйную траву условной тропинки, тянущейся между непроходимыми зарослями сорняка. Под подошвами хрустели обломки кирпича и штукатурки.

Олеся ощутила покалывание в груди — напряжение, граничащее со страхом. Рассудок тут не помощник. Призрачный страх явился из детства, из-под кровати или шкафа, зашептал тихо, утробно. В усадьбе — большом двухэтажном доме и приземистых строениях — не было ничего особенного. Рамы с осколками стекла, изломанные и растрескавшиеся двери, нарывы и глубокие раны стен. Догнивающий архитектурный покойник. Но почему кажется, что из трещин и дыр сочится зло?

«Не выдумывай!»

Она не верила, что найдет Первенцева. Или боялась обратного? Что, если клиент где-то здесь, только уже…

Другой.

Ян задрал голову. Его заинтересовала надстройка на крыше. Купол бельведера покрывала синяя строительная пленка. Рваные края сползали на окна — два круглых и одно прямоугольное посередке — и шевелились на ветру. Синий спрут поджидал добычу.

Они прошли под аркой вытянутого в первом этаже здания — синие щупальца шелестели, переплетались — и оказались в замусоренном дворике. Над стенами, там, где еще держалась желтовато-розовая штукатурка, потрудились граффитисты. Из всех художеств выделялась черно-красная звезда, справа от которой значилось: «First steps to RIOT!»

— Чей-то символ? — спросила Олеся.

— Анархистов, — сказал Ян.

Чувствует ли он то же самое, что и она? Тяжесть страха. Желание убежать, перед которым писклявый голосок совести становится неразумным. Бежать и не оглядываться. Как в детстве.

Слишком поздно. Детство прошло. Много чего минуло.

Некоторые окна были забраны бурыми решетками, кое-где уцелели стекла. Под крышей, точно обломок кости, торчала приплюснутая на конце вентиляционная труба.

Ян пнул пластиковый ящик из-под пива, осмотрелся.

— Колоритное местечко. — Он перевернул ящик, забрался наверх и приставил ладонь козырьком ко лбу. — Капитан, вижу пиратское судно.

Олеся улыбнулась.

— Как-то здесь тихо. — Ян спрыгнул с ящика.

Она тоже заметила. Но отвлеклась на себя, больше не могла игнорировать давление в мочевом пузыре.

— Извините, мне надо… Я быстро.

Олеся обошла вышку-стремянку, ржавую, оставленную без колес, на которой сохли пара штанов и рубашка, свернула за хозяйственную пристройку, дальше, дальше, для надежности спряталась за деревом, расстегнула и спустила джинсы вместе с хлопковыми трусиками и устроилась на корточках. Окинула взором поросший бурьяном пустырь с южной стороны усадьбы. Здесь могли быть оранжерея или небольшой парк. Зеленый партер, где цвели сливы, груши, яблони и каштаны. Бессмысленно-мечтательный взгляд девушки скользил слева направо, и тут им завладела темнота оконной рамы.

Олеся почувствовала слабость и, хотя мочевой пузырь опустел, подождала еще пару секунд, прежде чем встать и привести себя в порядок.

На нее кто-то смотрел.

«Просто бездомный, расслабься».

Легко сказать.

Она направилась к дому, с другой стороны которого ждал Ян. У основания стены штукатурка давно отсырела и обвалилась, в глубине темнел кирпич, гниение распространялось вверх. Олеся подумала, что фасад похож на зубы, обнажившиеся в воспаленных деснах.

Разбитое окно, опутанная проволокой рама, фигура за ней, в глубине комнаты.

Женщина… старуха в платке…

— Добрый день! — Олеся помахала рукой. — Можно с вами поговорить?

Старуха сделала шаг вперед, но по-прежнему оставалась в тени свода. Пыльные солнечные лучи не дотягивались до ее лица, что не помешало Олесе рассмотреть женщину. «Ей плохо. Она сейчас упадет».

Старуха не падала. Стояла окостенелым идолом, в обносках, в цыганском платке, и пялилась на Олесю.

Девушка по инерции подступила.

— С вами все в порядке?

Старуха запрокинула голову и посмотрела на потолок, словно там кто-то сидел.

«Что у нее с шеей?»

Ниже угла подбородка чернело круглое отверстие размером с мелкую монету, забитое то ли свернувшейся кровью, то ли грязью.

Маленький кляп.

Олеся вспомнила газетную статью, посвященную экспериментам Павлова. Она испытала шок, узнав, что ученый (садист!) не ограничивался собаками. Ставил опыты на детях: проделывал в щеке специальное отверстие — фистулу, — через которое капала слюна. На черно-белой фотографии был ребенок с открытым ртом и дырой в щеке.

Отверстие в щеке.

Отверстие в шее.

Отметина дьявола.

— Вы ранены? — сдавленно произнесла девушка.

Старуха опустила голову. Олесе сделалось дурно: в лице женщины остались только белая и черная краски, нездоровые, страшные оттенки, из него словно выпустили всю кровь. Под глазами — лихорадочными, опухшими — темнели рыхлые складки.

Олеся приблизилась к затянутому проволокой окну. Оказывается, все это время она делала мелкие шажки. Будто ее тянуло к тому, что было в комнате.

Возможно, на потолке.

Старуха отступила вглубь, развернулась и вышла из комнатушки, усыпанной мелкими осколками зеркал. Она двигалась медленно, как неуклюжая кукла.

Где-то недалеко озлобленно залаяла собака.

Подождав, когда перестанут дрожать руки, Олеся пошла вдоль сырой стены. Ей казалось, что она слышит шаркающие шаги.

Хотела, но боялась позвать Яна. Крик мог привлечь внимание… кого?

Слишком много необъяснимого. Сначала Карим на полосатом полу вокзала в окружении странных вещичек. Потом история Яна о склепе и подземном коридоре с призраком. Теперь — мертвенно-бледная старуха с дырой в шее. Это что, новый этап ее одиночества? Немного мистики для вкуса?

Она уткнулась в затененный крышей угол, в смрадной луже валялись куски черепицы. В углу пряталась дверь в облезлой зеленой краске, распахнутая, приглашающая войти.

Олеся обернулась. Она убедила себя в том, что не обязательно возвращаться и обходить постройку, чтобы найти Яна. Достаточно пройти дом насквозь.

Она зашла внутрь.

В щелях рассохшегося паркета застрял мусор. Повсюду валялись банки, бутылки, пачки, тряпки, бумага, дырявая обувь. Толстый слой пыли. Со всех сторон сочилось молчание. Старухи нигде не было.

Олеся свернула направо. Дверь, еще дверь. Просторный коридор гулко стонал. Почудилось, будто под ногами ломкая корка, паутина, покрытая трупиками мух, а ниже — ничего. Через потолочные дыры проникал тусклый свет. Хлам лежал на вспученном паркете грязными сугробами.

— Эй, — позвала девушка зажатым голосом, как будто находилась на грани сердечного приступа. — Где вы?

Вот, кажется, эта комната. Битые зеркала, проволока на окне. Олеся опасливо заглянула в проем без дверной коробки — под пальцами крошилась штукатурка — и вскинула глаза к потолку. Ничего. Только влажное пятно.

«Что ты ожидала увидеть? Огромную летучую мышь?»

Сзади хрипло загавкал пес, в закрытую дверь сильно ударили, — мускулистые, когтистые лапы, это ведь нетрудно представить? — и полотно исторгло облако мелкой пыли.

Олеся попятилась назад.

Мама… Как же ей сейчас хотелось услышать голос мамы, уставший, далекий, родной, спрашивающий «як дела?» и на том успокаивающийся, начинающий тараторить о другой жизни, сериальной. Иногда Олеся фантазировала, будто сериальная вселенная и есть реальность, а ее мама —