Бог безвременья - Жаклин Холланд
Дети очень стараются, их щеки раскраснелись, как клубника, раскраснелись, как кровь. Они карабкаются по мне, тянут меня, а я все время пытаюсь не думать, что вокруг меня на коротких ножках бегают, прыгают и смеются маленькие кровяные мешочки, а в них пульсирует кровь, источая сильный запах. Я вдруг ловлю себя на том, что бессознательно постукиваю пальцем ноги в такт ближайшего биения пульса – хотела бы выбросить из головы эту мелодию, но не могу. Я с сочувствием думаю о Тантале – от него пошло выражение «танталовы муки», – по приговору греческих богов бедняга был обречен вечно испытывать муки голода, глядя на еду, находящуюся вне пределов его досягаемости. Сколько раз, должно быть, он изучал эту ветвь, тяжелую от спелых блестящих плодов. Облизывал губы. Притягивал ее к себе. И сколько раз ветка отлетала прочь. Ха-ха-ха, как, должно быть, веселились боги! Как они смеялись!
Закончив лепить снеговиков, мы приступаем к реализации разработанного нами плана снежных укреплений. Некоторые родители приходят за детьми пораньше. Мать Одри приходит в два, и Одри тащит ее к окну, чтобы показать белые архитектурные сооружения, которые мы успели построить на лужайке за домом. Она и Томас были особенно поглощены проектом, и когда пришло время уходить с улицы, они заставили меня поклясться, что смогут продолжить работу на следующий день, если снег не растает. Мать Одри бросает взгляд в окно, неискренне ахает и очень просит Одри поторопиться, пока дороги совсем не засыпало.
Водитель Аннабель приезжает за ней около половины третьего. После того, как они уходят, снова звонят в дверь, и я открываю ее, думая, что еще кто-то из родителей пришел пораньше, но на пороге стоит Генри Эмерсон.
– Генри! – Я говорю слишком громким голосом. Я чуть не кричу бедняге в лицо.
Генри Эмерсон – пожилой мужчина со старческими пятнами на длинном лице, его щеки трясутся, когда он разговаривает, и приподнимаются, как отдернутые занавески, когда он улыбается, а улыбается он часто. В синей клетчатой охотничьей кепке с отвернутыми ушами его лицо кажется особенно вытянутым. Позади на холостом ходу стоит его «шевроле» с приделанным спереди снегоочистителем.
– Генри, – повторяю я, как можно спокойнее, – рада вас видеть. Чем могу помочь?
– Добрый день, мэм.
Генри знает меня уже пять лет и никогда не называл меня иначе, как мэм.
– Сегодня утром у нас приключилось странное дело.
Голос у него нерешительный и серьезный. Ему не хочется переходить к сути, но он полон решимости. Они узнали меня. Интересно, как такой вежливый и добрый человек, как Генри Эмерсон, выскажет обвинение, с которым он пришел? Я готовлюсь к этому.
– Что случилось? Надеюсь, все в порядке? С Мэй все хорошо?
– О, да. С Мэй все в порядке.
Он топает носком ботинка, стряхивая снег.
– Не хочу вас волновать, честно говоря, я сам не могу во всем этом разобраться до конца, но, кажется, прошлой ночью или, может быть, рано утром к нам на ферму кто-то проник.
– О нет, – восклицаю я. – Какой ужас, как страшно! К вам забрались в дом? Что-то украли?
– Нет-нет. Похоже, забрались только в хлев, и не понимаю, в чем дело, но одна из коров умерла.
Широко распахнув глаза, я изображаю испуг и удивление, надеюсь, достаточно убедительно.
– И я зашел рассказать вам об этом, вы ведь живете здесь совсем одна, а днем у вас полный дом малышей, не хочу вас пугать, только предупредить.
– Я вам очень благодарна.
– И я уверен, что ничего не случится, но если вы увидите или услышите что-нибудь необычное, или даже если просто занервничаете, мы с Мэй просим нам позвонить. Не стесняйтесь. Я буду только рад заглянуть к вам со своим дробовиком и посмотреть, что не так. Звоните в любое время, неважно, днем или ночью.
– Спасибо, Генри. Вы очень любезны.
Старик серьезно кивает мне.
– Ну, мы соседи, а соседи должны друг о друге заботиться. Обещайте мне обязательно позвонить, если вас что-то побеспокоит! Нам с Мэй так будет спокойнее.
– Обещаю. Спасибо, Генри, и мне очень жаль, что с вами такое случилось. Это так странно и ужасно. Что вы будете делать?
– О, думаю, просто запирать двери покрепче на ночь, а дробовик держать у кровати.
На протяжении всей беседы я не перестаю кивать, как китайский болванчик. Моя голова вот-вот отвалится от сочувствия.
– Утром приезжала полиция…
Я чувствую, как жар приливает к моему лицу, надеюсь, он этого не заметит.
– …Боже мой, ничего более странного они никогда в жизни не видели. Полицейские Порт-Честера, кажется, понимают не больше моего.
Все это время он смотрит вниз, рассеянно стряхивая снег, прилипший к его ботинку, но вдруг поднимает глаза и добавляет уже менее напряженным тоном.
– Теперь еще один вопрос, – говорит он и поднимает большой палец в перчатке на уровне плеча, – и, может быть, вы догадаетесь, что я спрошу…
Наступает пауза, которая кажется мне бесконечной и невыносимой, и я выдавливаю из себя:
– Где я была сегодня утром?
Лицо Генри внезапно расплывается в улыбке, и он смеется, глубоко и искренне.
– Вот насмешили, – удивляется он, сдерживая смех. – Где вы были сегодня утром? Честное слово, насмешили. Можно почистить вам дорогу, мэм?
– О да. Это было бы очень здорово, Генри.
– Где вы были этим утром? – весело повторяет он. – Вы, учителя, такие находчивые. Ну надо же! Хорошо, – говорит он, направляясь к своему грузовику, – и не забудьте – если что-то не так, звоните!
– Обязательно позвоню, если что-то будет не так.
– Удачного вам дня, мэм. И приводите к нам ваших детей! Давненько вас не было.
– Мы придем. Вам тоже хорошего дня, Генри. Передайте мой привет и мои соболезнования Мэй.
Грузовик с шумом проезжает по кольцевой дороге, Генри машет рукой, а я возвращаюсь в дом, закрываю дверь и тяжело прислоняюсь к ней. Я волнуюсь из-за полиции. Я думаю о том, сколько ночей провела в сарае. Я старалась скрыть свое присутствие от доброй и ничего не подозревающей пожилой пары, а не от команды криминалистов. Кто знает, какие следы своего присутствия я оставила, сама того не подозревая? Могли бы Генри и Мэй Эмерсон хотя бы на мгновение заподозрить меня, даже если им это скажут? Если бы к ним пришла полиция и сказала: мы поймали убийцу вашей коровы, вот
