Арбитр Пушкин - Сергей Александрович Богдашов
На платформе стоял паровоз «Нева» — не тот, что возил жителей столицы по Царскосельской ветке, а новый, созданный на Нижегородском заводе. Его котёл, сделанный по проекту Литвинова, был шире и выше, чтобы дольше держать давление, а тендер вмещал на два воза топлива больше, чем у старых моделей — ради этого пришлось перестроить даже станционные запасники. Рельсы, уложенные на дубовых шпалах без малейшего перекоса, блестели под солнцем, как лезвия штыков. А между ними, вместо привычного щебня, чтобы меньше дребезжало в вагонах, был насыпан мелкий гранитный песок — метод, апробированный на Царскосельской дороге, и доказавший свою действенность.
— Видишь ли, Александр Сергеевич, — Николай I остановился возле паровоза, — Мы не просто проложили путь от столицы к столице. Мы протянули нерв империи. Каждый рельс здесь — ответ на вопрос: «Как?» Как уложиться в срок? Как не дать развалиться вагонам на поворотах? Как заставить этих железных коней нести людей быстрее, чем почтовые кареты?
Император кивнул на машиниста, начищающего стекло манометра:
— Сегодняшний рейс — не конец. Это первый шаг к тому, чтобы сделать расстояния доступными, без помощи магии. Без порталов, а силой инженерной мысли.
В толпе зашептались: одни указывали на новые буфера с пружинными амортизаторами, другие — на то, как ровно стоит паровоз, не шатаясь на стыках рельс.
Но я смотрел только на Катю. Она, как и десять лет назад в Велье, держала в руках веер — но теперь не кружевной, а составленный из тонких деревянных пластин, расписанных гербами городов, через которые пройдёт поезд. И в её глазах, отражающих дым от трубы «Невы», я увидел то же, что и в день нашей свадьбы: уверенность, что невозможное — лишь вопрос упорства.
— Господа! — Император поднял руку, и даже шелест шёлковых платьев стих, будто сам ветер замер у подножия вокзала. — Сегодня не просто день открытия пути между двумя столицами. Сегодня мы соединяем сердце Империи с её разумом.
Он сделал шаг вперёд, остановившись у буферов «Невы», ладонь коснулась гравировки на чугунном борту:
— Кто-то скажет: «Железо и пар — это чудо». Но я отвечу: чудо — в тех, кто построил эту дорогу. — Его взгляд скользнул по рядам рабочих в праздничных рубахах, кивнул инженеру у теодолита. — Вот они — те, кто выстучал молотами ритм будущего: плотники, чьи шпалы выдержали зимние метели; инженеры, чьи котлы дышат не дымом, а точностью. Даже дети ваши, Александр Сергеевич, — он кивнул мне, — которые учатся, что великие дела начинаются с вопроса: «А как?»
Толпа зашептала, но Николай продолжил, усилив артефактом голос, отчего он набирал силу, как пар в котле:
— Эта дорога — не роскошь. Это кровеносная артерия, по которой пойдут не только почтовые вагоны, но дела и мысли. Мысли о том, как сделать так, чтобы мать в Москве узнала о рождении внука в тот же час, как его запишут в метрическую книгу Петербурга. Чтобы солдат на границе получил письмо от жены быстрее, чем наступит зима. Чтобы расстояние перестало быть проклятием — оно станет мостом.
Он обернулся к машинисту, стоящему у крана:
— А вы, люди, что шли за рельсами с лопатами и чертежами, запомните: сегодняшний день — не финал. Это первый звонок. Звонок, который напомнит потомкам: Россия не только ждёт чуда — она может ковать его сама.
Повернувшись к толпе, он добавил тише, но так, чтобы слышали все:
— И пусть каждый, кто пройдёт этим путём, помнит: здесь, на этом гранитном песке, на этих дубовых шпалах, лежит не только сталь — лежит наша воля.
Кивнув охране, он произнёс фразу, которая войдёт в историю:
— Пускай поезд идёт. И да будет он быстрее времени.
Звон вокзального колокола, словно удар молота по наковальне, отозвался в стальных жилах «Невы» — и состав, плавно вздрогнув, двинулся в путь.
Но это был не первый шаг.
Ещё четыре года назад, когда в Колпино впервые прозвучал свисток паровоза, мы поняли: Россия больше не будет ждать, пока реки замёрзнут или высохнут дороги. Тогда, в двадцать шестом, по рельсам от Петербурга до Колпино покатил пробный состав — не пассажирский, а гружёный сталью с уральских заводов, привезённым не баржами, а через портальные ворота. Позже путь удлинился до Чудово, где рабочие, обливаясь потом под дождём, кричали: «Теперь до Москвы рукой подать!» — не зная, что их дети однажды назовут Чудово «колыбелью скоростей».
А ведь дети этих работников, как и сами работяги, теперь не будут знать, что такое крепость. Так, к примеру, в моей истории на строительство Николаевской железной дороги набирали артели из крепостных. И ведь люди шли, чтобы было чем заплатить оброк.
В этой реальности все рабочие просто наёмные. Большинство из тех, кто после крепости ушёл на вольные хлеба искать лучшей доли, не желая больше связывать свою жизнь с землёй.
У меня тоже такие были.
Да и вообще, не скажу, что в Велье отмена крепостного права прошла, как по маслу.
Всякое случалось. Пару раз всерьёз мужики бухтанули. Но до кровопролития не дошло. Зато наорались они, будь здоров. Очень скоро все те, кто хотел «жить своим умом», с сёл съехали и отправились обустраивать себе хутора. Полторы тысячи десятин я отдал под выкупные земли. Выкупило их государство и под ссуду в шесть процентов годовых оформило земли на тех, кто пожелал стать хозяином — единоличником. Особо за судьбу отселившихся хозяев я не переживал. Последнее время все работники у меня получали неплохие деньги, так что безлошадных среди хуторян нет, а лес на новые избы я дал им бесплатно. Пусть добром меня вспоминают. Тем более, что желающих заселиться в их хаты, чтобы работать у меня в наёмных работниках на полях и производстве — целая очередь. Богато и сытно нынче Велье живёт.
Но самая трудная победа — не в том, чтобы кто-то проложил путь, а в том, чтобы создать его из ничего. Восемьдесят тысяч тонн стали — не сухая цифра, а сердце дороги, выкованное в огне уральских печей. В моём мире эти рельсы привезли из-за границы, но здесь, в этой реальности, каждый болт, каждый кусок металла — кровь отечественной мысли. Помогли не только порталы, что переносили готовый прокат от Екатеринбурга до столицы за миг, но и смелость решений: ещё в двадцать втором, когда в
