Бальтазар - Вьюн
— Пока еще и монетки не заплатил, — себе под нос проворчала она.
Сонми глубоко вздохнула, положив ладони на прохладный, покрытый патиной металл орудия. Она прикрыла глаза, ей так было проще сосредоточиться. Ей требовалось не просто накопить силу в стволе, а еще в нужный момент направить её. Пары часов на тренировку было откровенно недостаточно, чтобы обучиться данному навыку, вот только Сонми не привыкла сдаваться, а потому повторяла один и тот же прием из раза в раз, пока у нее стало получаться. Она жутко устала, истратила немало сил, но на еще один выстрел ее хватит, точнее должно хватить.
Она должна помочь этому упрямому парню снести старую, гниющую стену, за которой скрывалось что-то ужасное, но что необходимо было обнажить. Нельзя побороть свою слабость, не столкнувшись с нею лицом к лицу. Это она поняла на личном примере, когда была вынуждена сразиться со своими страхами.
Сонми была слабей Люциуса даже в текущем положении, но при этом ее сила крылась не столько в грубой силе, а в тех знаниях, что она успела вызубрить, пока отчаянно гналась за одобрением матери. Даже свою слабость можно обратить в свою силу, если знать как, и иметь для этого достаточно моральных сил. Сонми преодолела свой страх, как поступают светлые, усилив свой слабый источник, но проблема была в том, что у нее пока не было контрактов, из которых она могла бы черпать силу. У ведьм извилистый путь, они зачастую слабее магов мужчин, но недооценивать их было бы огромной глупостью.
— Давай Сонми, у тебя все получится, — тихо подбадривает она себя, собирая всю свою волю в кулак.
Энергия хлынула из неё, впитываясь в древнюю пушку. Символы на стволе засветились тусклым багровым светом. Воздух затрещал от напряжения.
— Пли! — скомандовал Люциус, и его голос был полон решимости.
Сонми мысленно отпустила свою силу, помолившись всем богам, чтобы она все сделала правильно и не подорвала их всех. Лишь бы не ебануло, именно с этими мыслями она отпустила накопленную силу. БАХ! Грохот был оглушительным, но к своему удивлению Сонми поняла, что была еще жива. После момент облегчения, она ощутила огромную слабость, отчего пошатнулась, но в этот момент ее кто-то подхватил.
Сонми уже не видела, как Люциус осторожно уложил ее на палубу, заботливо поправив упавшую на глаза челку. Кивнув ей, он выпрямился, уставившись на результат трудов его злейшего врага. По округе раздался грохот от ударной волны снаряда, волны сконцентрированной воли, выпущенной из жерла орудия. Эта волна будто ударила не в камень и стекло, а в саму суть особняка, в его прогнившую сердцевину.
Особняк Бальтазар буквально взорвался изнутри. Стены затрещали, витражи с ликами предков почернели и осыпались пеплом. Крыша сложилась, как бумажный купол, и рухнула внутрь. Из образовавшейся груды неторопливо поднялось нечто… чего Сонми не стоило видеть, так что было даже хорошо, что она потеряла сознание.
* * *
Своих врагов нужно встречать презрительной ухмылкой, этому меня научила сестра. Нельзя выказывать свой страх, даже, если твои внутренности скрутило от спазма, а тебя самого потряхивает от едва сдерживаемого ужаса. «Улыбайся Люциус!» — частенько повторяла она. — «Ведь это тебе так идет!» И я улыбался, ведь мне так хотелось увидеть одобрение на лице Генриетты. Страх не оправдать ее ожидания глубоко пророс в моем сердце, дав довольно внушительные всходы.
Из тьмы фамильного поместья Бальтазар появилась многоголовая Гидра. Её тело было создано из тьмы моего сердца, подпитанное моими сомнениями и страхами. Каждая чешуйка блестела отполированным обсидианом, каждая мышца сгустком застарелой ненависти и сомнений. На месте глаз у каждой змеиной пасти сиял идеально гладкий, отполированный до ослепительного, холодного блеска золотой щит. Любовь слепа, и моя не была исключением.
Пускай Гидра и была слепа, но в этих зеркальных поверхностях, как в кривых зеркалах, отражались чужие страхи, которые она видела даже без глаз. В них я видел не гордого члена семьи Бальтазар, а испуганного мальчишку, забившегося в угол в своей комнате, которая расположилась в тюремных казематах. Все те страхи, настоящие и мнимые пронеслись перед моими глазами. Со многими из них я уже справился, но были и те, которые мне только предстояло изжить. Как и любой живой человек, я не был идеален.
Встав у руля Летучего Голландца, я управлял кораблем, сделав вокруг Гидры круг, чтобы получше ее рассмотреть. В этот момент одна из голов, та, что была ближе всего к кораблю, с мерзким, костяным скрежетом повернулась в сторону «Летучего Голландца». Её пасть, больше похожая на бездонную пропасть, распахнулась. Из глотки вырвался поток едкого, зелёного пламени: жидкого, клейкого, словно спрессованная зависть и ядовитые сомнения. Огонь с шипением прожёг воздух, едва не задев корму корабля, источая сладковатый, тошнотворный запах морального разложения.
Почти одновременно другая голова выплюнула в небо сферу фиолетовой, пульсирующей энергии. Шар, испуская низкочастотный гул, от которого закладывало уши, описал дугу и начал хаотично, с бешеной скоростью метаться над руинами, выжигая всё, до чего мог дотянуться. Он оставлял за собой не дым, а полосы чистой, безвоздушной пустоты, вакуума, в котором не могла существовать даже тень.
В моем страхе было СЛИШКОМ много силы, с пугающей ясностью осознаю. Не знаю, откуда взялась эта «лишняя» сило, но было ее так много, что впору задуматься, а не было ли в моих дальних предках драконов. Впрочем, даже так это было невозможно, мой светлый источник просто не мог произвести СТОЛЬКО силы, даже за все шестнадцать лет, отдавая он моим страхам все до донышка. Что-то не сходилось, и я не мог понять что.
Но вместо панических криков в какой-то момент я понял, что счастливо смеюсь, а по лицу текут слезы. Гидра одним своим видом наводила ужас, она олицетворяла все мои пороки. Это было ужасно, я и не знал, что настолько отвратителен. Вот только вместо того, чтобы возненавидеть себя я весело рассмеялся. Весь ужас, вся гнетущая тяжесть, что давила на меня годами, теперь материализовалась передо мной. Её можно было ударить. Ей можно было дать сдачи, и будь я проклят, я собирался все это сделать! После чего весело сплясать на руинах фамильного поместья!
— Наконец-то! — засмеялся я, и мой голос прозвучал громче грохота рушащихся стен и шипения ядовитого пламени.
Крутанув руль, уходя
