Вскрытие и другие истории - Майкл Ши
Он был обычным студийным работником и на секунду задумался – а вдруг упускает возможность, с помощью которой сможет продвинуться по карьерной лестнице? Выражение у него было как у типичного потного студийного планктона – такое, будто он изо всех сил сдерживал газ, так как боялся обгадиться. Но затем он встрепенулся. Чтобы зоомясо – и приказывало ему?
– Еще раз тронешь лапку, и тебя моментально арестуют за порчу имущества студии.
Арест за порчу имущества студии. Не пойми с чего мой мозг зациклило на этой мысли. Колесики в башке так резко заклинило, что голова дернулась, как от удара.
– Ах ты кусок серого мяса! – закричал я, схватил кирпич и швырнул в рафт со всей силы.
Бросил с размаху, слишком низко, и кирпич пробил сетку вентиляционного отверстия подушки. Меня самого чуть не прибило! Рафт перевернулся, как монетка – вжух! – ударился верхушкой об асфальт, – бряк-бряк! – отскочил, сделал сальто и снова уселся на поддон. Съемочную группу выбросило за борт – как они полетели! – но оператор зацепился ногой за подставку для камеры, и его свесило головой вниз с края рафта. Солидный бумажник с выплатами выскользнул у него из кармана и шлепнулся на тротуар. На вершину кирпичного холма выполз паук. Рукой – за бумажником – толстенным! – и в карман. Топором – по второму пальпу, одним ударом. Пару лап в руки. И бегом.
Убегать до этого мне надо было не только от пэшек, а теперь и подавно. Рафты отключали камеры, если приземлялись на землю – если только рядом ничего интересного не происходило. Я не знал, как долго работала мобильная камера пэшек после их смерти, когда она отключалась и приземлялась на труп. Или камеру моего донора лап завалило? Их сложно разглядеть. Но в любом случае кадры с камер на теле пауков не мониторили во время съемки – их извлекали, когда тушу забирали с площадки. Да, сначала придется побегать, но у меня есть шанс выбраться – пронести свою долю прямо через ворота выхода. Главное – не попасться с педипальпами на глаза командам на рафтах. Стоило уйти с улицы.
Но у прибывшего паука в пузе не было пюре – пока что. Либо же меня подводили ноги. Я никак не мог от него оторваться, отыскать укрытие, да даже повернуться и застыть.
Судя по всему, мы достигли окраины, и улицы пустовали – как тут невдалеке возникли два рафта; они курсировали по площадке в поисках интересных стычек. Я нырнул за угол, прежде чем они меня заметили.
И оказался в тупике, заваленном бочками и мусорными баками. Я толкнул одну из бочек под лапы пэшки, присел на корточки, одной рукой выставил перед собой оба щупальца, а другой поднял над головой топор.
Паук приближался, высоко задрав передние лапы, готовился схватить меня. Остановился, опустил их и начал корчиться всем телом. Зашагал ко мне – но теперь уже легко, покачиваясь. Щупальца сжались вместе, своими кончиками они ощупали мои. Для меня все как выглядело: я словно остановил в метро поезд при помощи соломинки для сока, осадил кошмар кривыми обрубками. Клыки выскальзывали из пасти и прятались обратно. Он выгнулся, присел, покачивал телом-луковицей. Пританцовывал, что ли? Приятные ощущения от меня ловил? Как сильно надо было ударить штуку, у которой вместо суставов – сварные швы?
И тут из-за мусорного бака вылез еще один, о котором я ни сном ни духом.
Он тащил за собой полусморщенную женщину, но замер и защекотал воздух. А затем бросил ее и метнулся к нам. Я был ближе. Пришлось бросить топор. Труднее – и быстрее – ничего в жизни не делал. Одну из лап я взял в левую руку – и выставил ее в сторону второй пэшки, как только та подошла ближе. Она начала ощупывать обрубок.
Приятных ощущений от меня больше не исходило – мы все это почувствовали. Покачиваться они стали резче, пока стали чуть ли не отжиматься от земли – выгибались, приседали, выгибались снова, – и лапали мои оторванные лапы все быстрее и быстрее. Да, ножки у меня были милые и короткие, но в наших отношениях чего-то не хватало. Они раскачивались и синхронизировались.
О! А вот и насыщенные ощущения! Чуть выше, чуть ниже, а потом – по кругу. Они успели синхронизироваться прежде, чем я успел сделать три шага из переулка – и захотели снова ощупать странного калеку. Первый пэшка был ко мне ближе, и я ткнул в него парой, покрутил ее повыше, пониже – но тут подлез второй, я запаниковал и снова дал каждому по лапке. Далее снова пошли отжимания и расстроенные ощупывания. Мы описали круг в одну сторону и половину в обратную. Дело никак не шло. Они всё проверяли друг друга, то и дело перегораживая выход из тупика.
Мне пришлось войти в образ! Я вроде как понял, чего они хотели, но надо было подыграть им, воспользоваться знанием. У пэшек тоже был тепловой след, размером примерно с добычу, – поэтому наверняка они придерживались, так сказать, профессиональной этики: никогда не есть тепловое пятно с паучьими лапками. Однако встретившиеся им конечности совершали ряд движений, из-за которых режим поедания полностью отключался – и заменялся другим. Я должен был стать пэшкой – чувствовать, двигаться, как они. Сейчас или никогда. Они снова двинулись на меня.
Я сунул обе лапы второму. Вверх, вниз – но тут уже я повернулся и загородил путь первому телом второго. И когда первый начал обходить товарища, я ткнул парой в него – вверх, вниз – и снова ко второму, которому все было мало. Вот так уже лучше! Они все еще явно медлили, но постепенно подстраивались под мой ритм. Второй наклонился за добавкой – и тут в переулок, пританцовывая, заявился третий паук.
Ну вот и все. Я старался, правда старался, но теперь я навечно в фильме. Надо было только музыку добавить, чтобы я, теряя последние крупицы разума, пританцовывал, пока титры, плывя по экрану, увековечивали меня в картине. Когда подошел третий, зазвучали первые высокие ноты нашей музыкальной темы, и я ничуточки не удивился. Но они все звенели и звенели, а три паука разом присели на корточки и замерли.
Этот последний танец с пэшками – вершина моей кинокарьеры в шестьдесят минут. Но до потомков это эпизод не дойдет. Я взял все три камеры, обработал каждую топором до тех пор, пока не получил желаемую консистенцию – что-то вроде песочка. Я вытащил содержимое режиссерского
