Золотое время - Ирина Сергеевна Богатырева

Моя рука ныряет за пазуху, и я достаю крошечного железного хели, снимаю с шеи и протягиваю ей. Чувствую, как тяжесть уходит с плеч – давно надо было это сделать.

– Это? – Матерь осторожно берет его в руки.

– Да. Хели, олень из Буни.

– Олень из Буни, – повторяет Матерь, задумчиво крутя пальцами маленького и сейчас не страшного хели. – Я знаю их. Бабушка рисовала мне таких же, когда я была маленькая. Она говорила, что это мамонт. Говорила, что ей их рисовала ее мама. Я в детстве понять не могла, что за мамонты. Ведь мамонт – это слон. А тут – какая-то рогатая рыба.

– Хели своими рогами прокладывают русла рек, сдвигают горы.

Матерь думает. Ее тонкие пальцы нежно гладят зверя по покатой спине. Мои пальцы отзываются: они помнят этот изгиб, остроту рогов.

– Возьми его! – говорю я, поддавшись какому-то порыву. И тут же становится стыдно. Варна, Варна, прости меня. Но я и правда не та, кто имеет право носить хели на шее.

– Мне? Спасибо. – Она немного колеблется, но потом надевает подвеску на шею. Железный хели последний раз взблескивает в неверном свете ламп – и пропадает у нее под одеждой. – Можно думать, что его мне подарила бабушка. Раз она рисовала точно таких.

Телефон перед ней оживает, она смотрит на экран и начинает суетиться.

– Милая, мне пора бежать. Та семья, где я работаю, они очень не любят, когда я куда-нибудь отлучаюсь. Аркадий Владимирович очень боится этого вируса. У него сердце, ему ни в коем случае нельзя болеть. Давай договоримся так. Ты начинай искать свою камсу. И я начну. Я попробую поискать по психушкам. Где бы она еще могла застрять? Ну, если представить, что она вдруг стала видна людям – я просто сейчас фантазирую – куда бы ее отправили? Конечно, в психушку. Надо начать там.

Странная тревога от ее слов кусает меня за грудь не хуже рогатого хели.

– Я не понимаю, Матерь. Ты говоришь сейчас, что там, где я нашла тебя, не твой дом? И в том доме не твои дети? Это не ты их родила?

– Нет, что ты! Я просто няня!

Я вижу, что мои слова ее обидели. Ее лицо искажается, как от злости и боли, и она порывисто встает. Я тоже подскакиваю и пытаюсь схватить ее за руки.

– Прости, я сказала глупость! Конечно, ведь в этой жизни у тебя есть Анарта, значит, не может быть других детей! Прости, о Матерь!

– Анарта? – Она останавливается, не успев натянуть куртку. – Какой еще Анарта?

– Анарта. Бог любви. Твой сын от троих богов, которые взяли тебя силой. Если есть Анарта, других детей у Матери нет.

– Чего? Каких еще богов? Ты… Ты о чем вообще?

Она становится страшная. В ее глазах плещется черный огонь. Я пугаюсь, но все равно продолжаю бормотать:

– Не гневайся, Матерь! Я не знала, что нельзя говорить эту тайну. Просто Анарта… Он же здесь. Вон он!

Она оборачивается и глядит на него. Анарта пьет пиво и говорит с мужчиной за стойкой. Но вдруг понимает, что на него смотрят. Оборачивается. Видит Матерь. Поднимает руку и приветливо нам машет.

Зотан

Мне бы следовало все понять и обо всем догадаться, как только они друг на друга посмотрели. Взять за руку Матерь. Взять Анарту. Боги – как дети, их тоже надо водить за руки, оказывается. И пойти с ними туда, куда мы с Анартой все равно сходили – только позже, много, много позже. Возможно, ничего бы и не случилось потом – ни у богов, ни у нас. Но я ведь глупая была. Как ты, Волла, совсем как ты сейчас. Так что слушай. История моя течет дальше.

А в тот момент Матерь просто убежала. Что-то в ней сломалось от моих слов. Она даже куртку не надела – схватила и бросилась к выходу. И я побежала за ней. Белые кролики во все стороны прыскали у меня из-под ног. Но когда я вылетела из подземного коридора, Матери нигде не было. Я во все стороны глядела. Проспект пустой, только ветер. Ранняя весна, еще снег. Холодно. Куда бы ей скрыться? Но боги умеют исчезать, оказывается.

С тяжелым сердцем я вернулась домой. Непривычно быстро вернулась – мне тогда уже показалось, что река Сэгэде начала мелеть. Но я не успела про это подумать, ни почему это случилось, ни что для нас это значит, потому что дома меня Золна ждала.

Золна ждала – и мне не до реки, не до богов стало.

Дело вот как было.

После своей тихой, безлюдной свадьбы Варна пришел к князю Камлаков и сказал:

– Золна свободна. Она ничего мне не должна. Детей у нас нет. Дети моего брата выросли. Я взял себе другую жену.

Князь Камлаков и Камлачка-мать потеряли дар речи. Они смотрели на Варну, не понимая, он ли перед ними. Когда же они поняли, что все правда и перед ними именно Варна, а не анат, принявший его вид, князь сказал:

– Кто же твоя жена? Пригласи ее в дом, познакомь с родом.

– Род не захочет видеть ее. Она – ильчи.

– Ильчи?! – Князь расхохотался. – Тогда Золне не о чем волноваться. Ты можешь держать при себе сколько угодно пленниц, кузнец. Никто тебе слова не скажет.

– Она не пленница. Она моя жена.

Говоря короче, Варна убедил князя, что Золна свободна, она может идти к Тойгонам и детей уже не сможет забрать с собой, чего так боялись Камлаки, когда погиб брат Варны, Золнин муж. Весной Варна выдал их дочь замуж к Пырра. Младшему сыну шел тринадцатый год, он был удачливый охотник, отлично умел управляться с оленями и работал с Варной в кузне. Он уже носил взрослый нож и взрослую парку. Он мог скоро жениться и жить своим домом, если бы захотел. Золне незачем было оставаться у Камлаков.

Когда князь Камлаков объявил ей все это, Золна пришла в бешенство. Она кричала и ругалась последними словами. Потом упала на пол и стала плакать, укрываясь своими роскошными волосами. Она голосила, что Камлаки ее предали, они использовали ее долгие годы и теперь обрекают на верную смерть. Все это была ложь. Камлаки заботились о ней, она это знала. И у Тойгонов смерть ее не ждала, никто бы не выгнал ее. Правда же была в том, что