Золотое время - Ирина Сергеевна Богатырева
И он не знал, что, пока был в отлучке и бегал за своими крыльями ко мне в лес, его гостья ушла из лабаза. Своя одежда у нее непригодна была, Варна давно ее переодел, еще когда лежала и бредила. У служанки Золны выменял он платье, железный витой браслет ей за него отдал. Еще два тонких кольца в виде оленьих рожек отдал за то, чтобы гостью помыли. На печи в кузне нагрел воды, приготовил все, спустил гостью из лабаза и служанке оставил. Сам боялся коснуться ее, думать боялся о том, чтобы одежду с нее снять. Служанка хорошо справилась: и вымыла, и раны перевязала, и в новое платье обрядила. А за то, чтобы молчать и Золне не проболтаться, выпросила у Варны сверх уплаченного еще три железных иглы и витой крюк для котла – дорогой крюк, она всем потом хвасталась, что кузнец ей его подарил, и хитро отводила глаза, когда спрашивали, за какие такие услуги. Но про девушку из лабаза молчала: все засмеяли бы ее, если бы узнали, что мыла ильчи.
А ильчи без одежды на человека похожа была. Худая, длинноногая, белая, она в лохани лежала человек человеком, только волосы нечеловеческие, золото с огнем, и вьются, как весенние змеи. Рана на плече глубокой оказалась, но ильчи не застонала, пока служанка мыла ее и перевязывала. Только губы плотнее сжала и глаза закрыла. Она и в горячей воде лежала так, закрыв глаза, крепко сцепив тонкие, бледные губы. Красивая и совершенно чужая. Ее даже жалко почти было. Служанка сама себе не верила потом, что этой белой кожи касалась, что эти золотые волосы мыла. Дома возле очага пальцы свои рассматривала на свет – вдруг зацепился где золотой волосок, вдруг на коже золотой блеск остался. Но не было ничего, все как сон. Кому про такое расскажешь? Никто не поверит.
Платье служанкино как родное подошло ильчи. Вот в нем да в легкой оленьей парке, прикрыв голову вязаным платком, – все Варна ей подарил, все до времени в углу лабаза лежало – выскользнула пленница и побежала легко, как тень, меж деревьями. Бежала она к реке. По весне та разлилась, высокие берега вровень с водой стояли. Ильчи посмотрела на воду, послушала, как грозно шумит она, и пустилась вниз, к известной ей излучине. Там в реку впадал ручей. По нему принялась она подниматься. Тайга густая пошла, темная. Платье за сучья цеплялось. Вспотела ильчи и раскраснелась. Но вышла под выступ скалы, который видела во сне все время, сколько в лабазе лежала, болела и выздоравливала, за Варной наблюдала, слушала, как говорит с ней, как шутит, готовит ей травяные настои, поит густым супом, просто рядом сидит и молчит. Все это время она этот выступ видела как перед глазами.
И вот на самом деле оказалась под ним.
Оказалась, добежала. Остановилась. Перевела дух. Ладонью потрогала влажную белую скалу. Как дом посреди тайги та стояла. Потом подняла ильчи голову к небу и трижды крикнула вороном.
Тайга молчала.
Ильчи выждала. Прислушалась. И крикнула снова.
Вдруг тайга ожила. Послышался топот между деревьями. Вылетел сзади из-за скалы всадник, пустого коня держал за собой в поводу. Остановился как вкопанный, увидав девушку, будто глазам своим не поверил, потом ударил коня пятками и в два прыжка был с ней рядом. Соскочил с седла. Схватил за локоть, к себе потянул.
– Больно. Пусти! – Ильчи выкрутилась и отошла на полшага.
Всадник скрипнул зубами. Ему хотелось немедленно схватить девушку, вскинуть в седло и умчаться с ней. Но он только протянул руку, потрогал платок. Она не отодвинулась.
– Мала, Мала. Уж думал, не увижу тебя. Каждый день сюда приходил, каждый день ждал. Как узнал, что ты ранена, думал, убью их всех, спалю, растопчу!
– Я рада, Мал, что ты сдержался. Ты бы все испортил.
– Сдержался?! Это была мука! Невмоготу было не знать, что с тобой! Я метался, как зверь, я соглядатаев подсылал проведать, я столько золота перевел…
– Все я да я. Ты не меняешься, Мал. – Она слегка поморщилась.
– Зато ты сильно переменилась. Или это тряпки вражеские?
Он снова протянул руку к платку и сдернул его. Золотые волосы рассыпались по плечам. Девушка отпрянула и нахмурилась, но ничего не сказала. Всадник бросил платок в кусты, как раздавленную гадину стряхнул с рук. Потом шагнул к девушке.
– Поехали домой, Мала. Я тебя одену в такие соболя, каких ты в жизни своей не видала! Забудешь как страшный сон чужие тряпки. Свадьбу сыграем, через костер шагнем, я тебя на руках каждый день носить буду.
– Не помню, Мал, чтобы ты ко мне уже сватался, – фыркнула она.
– Отец твой согласие дал.
– Без меня?
– Ты больна была. И у ильчинов. Мы с отцом твоим сговорились: если к лету не вернешься, я иду на них с дружиной, отбиваю тебя и беру в жены.
– Быстро же отец меня продал. А ведь это его план был, меня к ильчинам подослать, чтобы все разузнала.
– Плохой был план. Я сразу был против.
– Ты всегда против, если не надо скакать и биться. А план хороший. Теперь я многое про ильчинов знаю.
В голосе девушки всаднику послышался обидный смех. Конь потянул повод, мужчина оборвал его сильнее, чем было нужно, нахмурился.
– Хватит болтать. Поехали, Мала. Неровен час, тебя хватятся.
– Не хватятся. Кузнеца нет дома, а другие в его отсутствие не приходят.
– Все равно поехали. Отцу расскажешь, что про ильчинов узнала. Он который месяц изнывает без тебя.
– Я не поеду, Мал. Я узнала многое, но не все. Я не поеду.
– Как? – Он не верил, что слышит это. Его лицо стало темным, брови заходили, как тучи. Но снова сдержал себя, скрежетнув зубами. – Когда же?
– Я для того и пришла, чтобы сказать тебе: я никогда не поеду, Мал. Я остаюсь с ильчинами.
Он застыл, как будто она облила его ледяной водой из ушата. Стоял и еле переводил дух. Лицо его окаменело. Глаза остекленели.
– Я решила остаться. Я
