Былины Окоротья - Егор Андреев
Тогда он впервые убил человека, но даже не успел задуматься над этим, изо всех сил стараясь выжить. Ему повезло, в отличие от многих. Покаяние пришло позже, но из-за отупляющей усталости и пережитого он не смог его прочувствовать в полной мере. А может быть, болезненное веселье, чувство, не имевшее ничего общего с радостью, охватившее его после первого в жизни боя, смазало впечатление от убийства. Всеволод уже не помнил.
Хрипло кашлянув, воевода поднялся с колен, отряхнул штаны. Никакими словами невозможно было описать минувшее. Да он и не пытался.
– Благодаря задержке, вырванной у Орды Любомиром, Андрогаст, твой дед, сумел увести из города народ к истокам Ижены. Прикрыв со своей дружиной отход людей, он не оставил супостатам для разграбления ничего, кроме пепелища.
Позже, когда Орду совместными полками князей и конерожденных удалось прогнать назад, за горы, пленные онригары многое рассказали об осаде Камаринской Вежи. О том, как горстку жалких воинов, укрывшихся внутри башни, попытались вырезать первым же штурмом, а когда сделать этого не удалось, пробовали выкурить их, затем подкупить. О том, как пять десятков доблестных нукеров полегло под стенами Вежи, и посрамленный хан полосовал нагайкой спины йезбашы [28] и клялся, что самолично освежует каждого оставшегося в живых ороса. О том, как башня наконец-то пала под ударами тарана, колдовством карижарских шаманов и ливнем горящих стрел, которыми ее засыпали лучники ордынцев.
О жуткой вони, встретившей ворвавшихся внутрь жаждущих крови мстителей, поскольку десять дней десять человек ели, складывали своих мертвых и справляли нужду в башне шириною в три сажени. О том, как сдирали живьем кожу с последнего оставшегося в живых защитника Вежи, а он при этом смеялся над белым, словно полотно, ханом. О том, как в назидание остальным Магра-Бей приказал оставить своих мертвых воинов непогребенными вокруг твердыни, которую они не могли захватить десять дней. Они рассказали обо всем.
С тех пор прошло немало лет, однако так уж повелось, что любой марьгородский воин, отправляясь на восток, оставляет здесь гостинец – сулицу с подарками от тех, кто выжил благодаря Любомиру и его людям.
– Это знак, что мы помним о них. Надеюсь, теперь, – Всеволод посмотрел сначала на Петра, потом на притихшую волховушу, – вы понимаете, почему люди не останавливаются здесь надолго. На могиле отдых не имут.
Воевода, княжич и колдунья покинули вершину Камаринского холма, а разрушенная башня все так же осталась стоять памятником Любомиру и его десятке. Лишь слабый ветер, гуляющий средь воткнутых в землю копий, играя, шевелил безделицы на древках. И медные вещицы – бубенцы, колокольчики и связки из монет – тихонько, жалостливо позвякивали друг о друга, перешептываясь, словно неприкаянные духи.
На переправе
Они не успели уйти далеко. Серый силуэт сторожевой башни все еще маячил на горизонте, когда один из кметов – сын городского пономаря Никита – заметил конных. Видогост как верный десятник тут же сообщил об этом воеводе. Бросив поводья Ярки Пантелею, Всеволод пропустил мимо себя колонну, прикрикнув на людей, чтоб не сбавляли шага. Он уже догадывался, кто их нагоняет.
– Тютюря! Это Тютюря с сотоварищами скачет! – привстав на стременах, подтвердил его подозрения Петр. Зоркие глаза юного княжича первыми углядели в пятне приближающейся пыли марьгородских опричников.
Лицо юноши засветилось от радости, и он, пришпорив своего Ставраса, помчался им навстречу. Всеволод не разделял восторга Петра. Скрестив руки на груди, он терпеливо ждал, пока смутные, расплывчатые силуэты не разделятся на различимые фигурки всадников с развевающимися на ветру плащами. Конные приближались, сотрясая копытами землю, выбивая комья дерна и поднимая в воздух тучи пыли с просохшей за день дороги. Вот уже стали видны блестящие на солнце шлемы и зерцала, надетые поверх коробчатых панцирей, что были эластичнее и легче посаженных «на гвоздь» кольчуг обычных гридей.
Не сбавляя бешеного темпа скачки, отряд опричников пронесся мимо Всеволода. Обдав дружинников летящей из-под копыт грязью, всадники умчались далеко вперед. Лихачи сопровождали свою выходку свистом и завыванием, достойным своры гончих. Лица молодых дворян с напомаженными бородами и усами, с золотыми серьгами в ушах и бритыми висками искажало буйное веселье, словно у детей, затеявших недобрую проказу. Всеволод знал их всех. Здесь были и встреченные им в корчме Некрас Чура с Синицей, и Оболь Горица, носивший прозвище Острога, и тихоня Куденей Лоза, обычно подбивающий на глупые выходки других приспешников, а сам тихо посмеивающийся в стороне. Ну и, конечно же, впереди всех скакал их предводитель – Митька Калыга.
Окольничий видел, как блеснули в кривой улыбке белые зубы Тютюри. Поймав на себе его взгляд, Всеволод понял, что опричник учинил потеху неслучайно. Как видно, он не забыл слова, сказанные окольничим в «Златом Петушке». Шестерка конных, кружась, загарцевала подле воина, держащего прапор отряда. Подняв облако пыли, верховые дико гикали и верещали. Однако, видя, что дружинники не обращают на представление никакого внимания, удальцы все же утихомирились. От всадников отделился их атаман и неспешно подъехал к Всеволоду. Простоволосый, с залихватским курчавым чубом, Митька облачился в легкий бахтерец. Сверкающий пластинами железной чешуи панцирь прикрывал длинный, до самых стремян, плащ, скрепленный у кольчужного ворота фибулой в виде львиной головы. На темно-алой ткани красовалась вышивка. Ястреб-перепелятник – символ Марь-города – пикировал с небес на невидимого врага. Восседал предводитель опричников на бесподобном сизовато-сером жеребце с лоснящейся, словно шелк, шкурой. Несмотря на долгую скачку, сивый выглядел так, будто только что вышел из конюшни. «Не конь, а настоящее сокровище», – с невольной завистью подумал Всеволод.
– Вы опоздали, договаривались же, что выходим поутру.
Калыга беспечно отмахнулся.
– Пустое. Знали, что нагоним. К тому ж, в моем разумении, по утрам достойным людям нужно спать или предаваться более приятным занятиям. Особливо ежели рядом лежит девчушка с круглой попкой. Хотя тебе, Никитич, утренние шалости вроде бы уже неинтересны. Али я ошибаюсь?
