Башня Авалона - Майк Омер
Над нами нависает древний замшелый каменный потолок. На камнях высечены слова, но они так выцвели, что не разобрать. Я восхищена этим местом, любопытство разгорается. Волосы на затылке встают дыбом. Я чувствую, что погружаюсь в прошлое и какая-то часть меня никогда не захочет возвращаться.
– Тебя тревожит пророчество?
– Не будет тревожить, если мы уничтожим Дом Морганы. Я не смог уберечь родителей, но могу уберечь это место. – Глаза Рафаэля сверкают во тьме. – Однажды я покончу с ее родом.
Я хочу расспросить подробнее, но мы уже в конце коридора. Рафаэль вставляет факел в крепление в стене, свет падает на маленькую красную дверь, совсем крошечную, словно для детей. Рафаэль наклоняется и протискивается внутрь. Свежий воздух овевает меня, когда мы ступаем на каменный мост, поросший мхом. Мы недалеко от берега; над водой возвышается мост, с обеих сторон его – низкие каменные перила. В воздухе разлит густой дубовый и яблоневый запах.
Я оглядываюсь на замок, и у меня перехватывает дыхание при виде огромных стен. Темное озеро простирается в ночи словно звездное зеркало. Озеро Авалон всегда с виду гладкое и спокойное, лунный свет отражается от неподвижной поверхности. Сегодня ночью все вокруг отливает серебром. Жаркий летний воздух напоен ароматом цветущих яблонь.
Когда глаза привыкают к темноте, я различаю на каменных перилах древние руны, стертые временем. Камелот огромен и прекрасен, ему уже тысячи лет. До сих пор не могу до конца поверить, что живу на костях такой богатой древней истории…
Рафаэль подтягивается, усаживается на широкие каменные перила моста, достает из кармана серебряную фляжку и с лукавой полуулыбкой протягивает мне.
– Очень крепкая, – предупреждает он.
– Это часть тренировки?
– Так и есть.
Я беру фляжку и сажусь рядом, свесив ноги. На мне традиционный наряд фейри, состоящий практически из одного прозрачного платья. Я уже перестала чувствовать себя неловко в таком одеянии. Но только не сейчас. Потому что, сидя рядом с Рафаэлем на жарком летнем воздухе, отчетливо понимаю, что мои ноги и декольте выставлены напоказ.
Над нами россыпь звезд, ночной воздух ласкает кожу.
– Значит, это часть тренировки?
– В некотором роде. Тебе нужно прикоснуться к созидательной силе, ощутить благоговение перед природой, ее творениями небесными и земными. Погрузиться в историю этого места. А медовуха поможет расслабиться.
Я делаю глоток. Она суше, чем медовуха в столовой, от спиртного жжет горло.
– Крепкая…
– Не пей слишком много, иначе растеряешь все свои комплексы. Я знаю, какими становятся американцы, когда утрачивают самоконтроль.
– Мы не так ужасны, как англичане, – бормочу я. От напитка уже горячо в груди. Делаю еще глоток. – Думаешь, моя проблема в том, что у меня слишком много комплексов?
Рафаэль кивает:
– Ты слегка взвинчена.
Я стискиваю зубы:
– Возможно, я слегка растеряна. Последние четыре месяца в моей жизни все происходит слишком быстро. Только что я находилась в отпуске. А в следующую секунду я на корабле, и на меня напало морское чудовище. И…
Я прикусываю язык: не хочу говорить о сегодняшнем письме от матери, нацарапанном безумными каракулями. Она сообщает, что, если я не вернусь домой, она умрет. Моя мать мастерски манипулирует чувством вины. Из письма неясно, как она умрет, но есть намеки, что может утонуть в море.
– Что ты скрываешь? – Рафаэль подается вперед, в его глазах светится любопытство.
– Что случилось с твоей семьей? – спрашиваю я, уклоняясь от ответа.
Он едва заметно морщится:
– Меня вырастила мать. Отца никогда не видел. Оберон считал мою человеческую мать врагом короны, хотя у нее почти ничего не было. Не понимаю, что он имел против нее. За исключением того, что она человек. А во всех своих неудачах Оберон винил людей. – Рафаэль прислоняется спиной к перилам и смотрит на озеро.
Почувствовав, что ему нужно выпить, я протягиваю фляжку. Он делает глоток:
– Мы не догадывались, как далеко он способен зайти. Это было до вторжения во Францию, когда наш мир еще был засекречен. И мы даже не представляли… Мама считала, что, если она будет молчать, Оберон оставит нас в покое. Так что мы держались особняком. Но однажды солдаты Оберона ворвались в наш дом. Ни суда, ни присяжных, ни шанса оправдаться. На рассвете маму убили в саду.
Рафаэль стискивает челюсти, но продолжает, словно меня здесь нет:
– Мы спали, когда кто-то постучал в дверь. – Он делает еще глоток. – Они хотели убить всех в доме. Сестра крикнула, чтобы я бежал в лес, а мама тоже придет туда. За нами погнались. Я побежал. Я думал, сестра побежит следом… – Между его бровями пролегает складка. – В лесу ее не было, и я вернулся, чтобы найти ее, но не смог.
Сердце сжимается от боли:
– Сколько тебе было?
– Девять. А сестре шестнадцать.
Я тяжело вздыхаю:
– И ты так и не нашел ее?
Он протягивает мне медовуху:
– Я продолжал искать ее в лесу, ел ягоды, пил из ручья. Она так и не появилась. Я был едва живой, когда меня нашла семья полуфейри и забрала с собой во Францию. Действительно, невероятная удача. Я был убит горем, но они взяли меня в замок, и я начал работать, собирать виноград… – Он бросает на меня взгляд. – Остальное ты знаешь. Теперь это мой дом, и я буду защищать его даже ценой своей жизни.
Рафаэль открывается с другой, более мягкой стороны, которой я никогда не видела. Вряд ли он раскрывается по-настоящему перед многими. От этой мысли в груди разливается тепло.
– Теперь твоя очередь, – тихо говорит он.
Я делаю еще глоток медовухи и облизываю губы:
– Мама вряд ли справится без меня.
– Почему?
– Потому что ей нужен присмотр.
– Она убедила тебя в этом.
У меня комок в горле:
– К сожалению, это тоже правда.
– У каждого своя жизнь. Полуфейри живут долго, но даже мы когда-нибудь умрем. Тебе придется умереть, когда придет время, и некому взять на себя твою ношу. Значит, нужно жить и для себя тоже.
– Так вот ради кого ты живешь? Только для себя?
Ветер треплет его волосы.
– Нет.
– Ага, то есть ты не следуешь собственному совету.
– У нас разные ситуации.
Я смотрю
