Река Великая - Максим Николаевич Николаев

— Можно и покрепче что, — осмелела самогонщица.

Майор ответил ей ледяной миной.

В прихожей перед выходом на улицу Оксана Петровна накинула зимнюю куртку на свой шелковый матово-синий халат.

Окошко со шпингалетом для покупателей, о котором она говорила, было вырезано в заборе из профнастила рядом с калиткой. Вместе с хозяйкой полицейские вышли на дорогу. Дом самогонщицы стоял ближним к Великой. Она повела их в сторону берега и остановилась там, где начиналось ограждение моста:

— Вот тут машина затормозила.

Великая в Шабанах была раза в полтора ýже, чем в Пскове, но всё равно еще оставалась довольно широкой рекой. Сабанеев вместе с коллегами окинул взглядом ничем не примечательный участок дороги и теперь смотрел вдаль. За мостом раскинулось до самого горизонта снежное поле, где прошлой весной в неглубокой яме нашли останки невинно убиенной Юляшки Котовой.

* * *

Он, конечно, сам разбаловал Златку: то шоколада с города привезет, то заграничных цукатов. Это в его детстве магазинных сластей в селении не водилось: ребятня мед ела, да еще старухи лепили конфеты из тли. Молодежь морщится, и зря. Ведь и муравьи тлю доят, и пчелы молочко тлиное вместе с нектаром для меда своего собирают. И сладенько, и сытно, и, главное что, никакой химии.

— Дай шоколадку!

— Откуда я тебе ее возьму!

— Я в сундуке видела! — Злата весело и с вызовом глядела в лицо Святовита, на котором после недавней ночной стычки с пьяницей выделялся нос, распухший и синий, как спелая слива.

— Пока уху не съешь, не будет шоколада.

— Не хочу уху!

С притворно грозным видом Святовит занес кулак над столом:

— Ешь!

— Не буду!

Он двинул кулаком по столешнице и случайно задел и отправил на пол миску с ухой. Спасибо, не на штаны!

Девочка прыснула со смеху. Любава, которая до сих пор с улыбкой наблюдала за шуточной ссорой, поспешила на кухню, неся перед собой беременный живот.

— Как придет в следующий раз отец Власий, отдам тебя ему! Пусть пьяницы разносолами тебя потчуют! Хочешь с пьяницами жить?

Любава с тряпкой и тазом полезла под стол. Старейшина, чтоб не мешать ей, подобрал ноги под скамью. Златка продолжала смеяться:

— Хочу!

— Вот и пойдешь. А мамка твоя, заместо тебя, нам мальца родит. Глядишь, не такой нехочуха будет.

Время шло. Любава не вылезала. Святовит, кряхтя, нагнулся под стол:

— Что ты там возишься?

Любава стояла на коленях в полумраке, и сама не могла разобраться с тем, что происходит. Несколько раз она выжала тряпку в таз, но лужа вокруг нее только росла. Юбка насквозь промокла.

Следом за мужем вниз свесилась Умила и сразу поняла:

— Воды отошли!

Вдвоем они забрались под стол, подняли под руки и отвели к семейной кровати роженицу, которая норовила провалиться в обморок. Сын Богуслав молча закончил есть и пошел растапливать баню. Скоро он вернулся.

Слушаясь Умилу, старший Родич дождался, когда пройдут первые схватки, после этого принес валенки из сеней и напялил их на выставленные с постели ноги Любавы. Той было нехорошо.

— Одна-то доведешь ее? Может, мне одеться?

— Сиди, сами управимся! — отмахивается Умила.

В сенях она помогает Любаве обуть валенки. Глава семейства провожает на пороге. Спустившись с крыльца, девушка оборачивается и вымученно улыбается ему.

Общинная баня, к которой держат путь две женщины, стоит на дальнем краю села, у реки. Дрова успели прогореть, дыма не видать и, только приглядевшись, можно заметить, что над каменной трубой еще витает, словно нечистый дух, тонкая черная дымка. Умила первой поднимается на крыльцо, вставляет ключ в скважину и всем весом вдавливает его в русский замок.

Раздевшись, они заходят из предбанника в г-образное помещение, где вдоль стен двумя ярусами тянутся полки. Печь в углу сложена без раствора из речного известняка. Свет дают такие же, как в избе Родичей, точечные светильники в потолке.

В дальней, женской, половине роженица по указанию Умилы ложится на нижний полок. Ноги раздвинуты и согнуты в коленях. Из жара Любаву бросает в озноб, а из озноба — в жар. Опять начинаются схватки. Сверху появляется лицо повитухи с острым подбородком и хищным носом крючком. Потемневшие от влаги волосы прилипли к шее. Маленькая грудь поднимается при каждом быстром вздохе.

— Тужься!

Воздух в парилке горячий и душный. У Любавы во рту — горечь. Она шарит пальцами по скользкому дереву, пока к губам не подносят кружку со студеной водой из колодца.

В этот раз все прошло быстрее, чем в прошлом году. Новорожденному младенцу Умила отсекла пуповину одним точным взмахом ножа. Мать силилась приподнять туловище и хотя бы одним глазком взглянуть на дитя, но повитуха уже с головой замотала его в полотенце, расшитое квадратами и ромбами.

С ребенком в обнимку и с ножом в руке она исчезла из виду. Плач становился всё тише. Ребенок как будто засыпал, и потом заснул.

Свет уже не слепил глаза. Дышать стало легче. С потолка Любава перевела взгляд на окно, потом на застеленную Богуславову кровать. Она попыталась, но не смогла вспомнить, как оказалась в избе. Время шло к обеду, но в доме стояла тишина. Даже Златки было не слыхать.

Молодая хозяйка стояла за столом и сжимала в руке нож — но не обычный кухонный, а древний, с ручкой из обожженной древесины и треугольным лезвием, которым Умила только что при ней орудовала в бане. На столе лежал хлеб. Она отрезала и сложила на тарелку несколько ломтей к обеду и вдруг с отвращением заметила, как что-то копошится в хлебной мякоти. Ужель червѝ Ее затошнило.

Из буханки вывалилось существо с палец длиной, и она поняла, что ошиблась. Это был человек, а точней, его часть. Половинка крохотного мужичка в драной деревенской фуфайке ползла на руках по столешнице. Сзади тянулись розовые внутренности.

Второй был одет в такую же рвань, и ноги у него были отсечены ножом по колено. Он вывалился из буханки на стол, вскочил на свои обрубки и побежал к краю, оставляя за собой на дереве пунктир кровяных точек и оглашая воздух писклявыми матерными воплями.

Мякоть на разрезе стала бурой от крови. Всё новые и новые человечки появлялись из надрезанной буханки и расползались по сторонам.

Вдруг за спиной раздался глас, похожий на трубный рев:

— Любава!

Пальцы у девушки разжались, нож бесшумно выскользнул на пол.

— Любава! — повторил голос.

Она обернулась и замерла с приоткрытым ртом. Дверь была распахнута настежь, снаружи в избу лился яркий белый свет. На пороге в сияющем ореоле стоял прекрасный и статный юноша