Путь в тысячу пиал - Дарья Урбанская
– Если страшно, могу ссадить тебя на землю, – забрался он в ее мысли.
– Лети давай, – не слишком почтительно отозвалась Лхамо, не иначе, как от волнения и страха. С молитвы сбилась, затем продолжила не с того места, где остановилась, да еще и перепутала священные слова.
Цэрин не рассердился, скорее наоборот, это его позабавило:
– Вот же маленькая упрямая женщина. Хочешь расскажу тебе какую-нибудь историю, чтобы отвлечь?
– Пхубу. Расскажи мне про него, – спешно попросила она, словно только и ждала возможности задать этот вопрос. – Жив он?
– Жив и постоянно беспокоится о тебе. Облюбовал себе небольшую пещерку на склоне горы Тхаронг и пытается там обустроиться, хоть и тяжело ему – и физически, и морально. К тому же теперь Пхубу не так мил, как прежде. Метку-татуировку ему монахи прямо на лоб поставили.
– Это ничего. Шапку пониже надвинет. Ерунда. Главное – жив. Мы ведь найдем его, Цэрин? После… главного.
– После главного, – повторил он и стал осторожно снижаться, чтобы не пугать Лхамо резкими движениями.
Видел Цэрин беспорядочные крыши домов – на окраине Пхаяти простые, устланные ячьми лепешками для просушки, но ближе к центру дома становились выше, а сверху лепешки сменялись вязанками дров. Многочисленные гирлянды разноцветных флажков тянулись от одного строения к другому. Видел он и расширяющиеся в восторге глаза жителей, что падали на колени, благоговея перед ним. Его тень накрывала их, уткнувшихся лицами в землю. А ликующие возгласы разносились по городу, как пожар:
– Дзонг-кэ!
– Сюда летит сам грозовой дракон!
– Благие тэнгри не оставили Тхибат! Они вернулись!
Но Цэрина не интересовал ни центр города, ни жители. Его целью стал большой шатер, который разбили у подножия одной из гор, что ограничивала Пхаяти со стороны Красной Птицы-Гаруды. Шатер разительно отличался от того, что предлагала просителям нгаспа Хиён. Этот был значительно больше, шире, с высоким столбом по центру, на котором трепетали неизменные пестрые флажки. С трех сторон тканые стенки цвета терпкой охры были свернуты рулоном и подвязаны сверху, так что внутри создавалась приятная полутень, защищая от жаркого солнечного дня, но в то же время позволяя прохладному ветерку приносить свежесть и ароматы горных трав.
Бермиаг-тулку, облаченный в обычную дорожную кашаю, сидел в том открытом шатре на кушетке. На столе перед ним стояла небольшая чашка из тончайшего лаоского фарфора с серебряным блюдцем и крышечкой в виде крыши пагоды, украшенной кораллом и бирюзой. В кресле напротив него расплылся в угодливой улыбке гарпен Пхаяти, задрапированный в парчовые одежды, а перед ним, в знак уважения высокого гостя, стояла чашка с серебряным блюдцем, но без крышечки. Рэннё же сидел в позе лотоса, чуть позади настоятеля Бермиага, и его чашка, поставленная на коврик, не имела ни блюдца, ни крышечки.
Острое зрение дзонг-кэ выхватило все эти детали, пока Цэрин кружил над местностью, выбирая площадку для приземления. Толпа, тем временем прибывающая со стороны Пхаяти, росла. Люди спешили своими глазами лицезреть чудо явления тэнгри – впервые за минувшие столетия дзонг-кэ показался тхибатцам столь открыто.
Наконец Цэрин коснулся лапами земли и замер на несколько мгновений, позволяя Лхамо скатиться вниз по скользкой молочно-жемчужной чешуе на боку и отойти в сторону.
Вспышка.
И вот уже Цэрин-человек стоял, расправив плечи и пристально разглядывая настоятеля Икхо. Мельком брошенный взгляд на Рэннё за его спиной подтвердил, что Цэрин достиг того эффекта, которого желал – монах-воин и прежде уже вскочил на ноги, но в момент обращения глаза его ошеломленно расширились в узнавании. А вот гарпен, что до этого поил Бермиага чаем, довольно быстро оправился от потрясения и поспешил выступить вперед. Выйдя из шатра, он простерся ниц и двинулся к Цэрину, измеряя путь своим телом.
– Благие тэнгри не забыли про своих детей, – наконец возопил он, приблизившись. И голос его трепетал от волнения и восторга.
– Сложно забыть, если эти дети заигрались в опасные игры до того, что ткань мира начала трещать по швам, – отрезал Цэрин. – Я прибыл, чтобы потребовать ответа за все злодеяния с того, кто нарушил цикл перерождений, кто привел за собой ракшасов в мир живых. Того… – Он обвел глазами обступивших их людей, гарпена и его слуг, а затем остановил свой гневный взор на настоятеле Икхо и припечатал: – …кто лживо именует себя Бермиагом!
Толпа единогласно охнула, и все, разинув рты, ошеломленно уставились на настоятеля, который хоть и сполз с кушетки на колени, но подобострастия не проявлял и лбом в пол не уткнулся. Бусины четок быстро скользили меж его пальцев, и он шевелил губами в безмолвной молитве. Благочинный, уверенный в себе, невозмутимый, как и всегда. Но простым тхибатцам не дано было услышать, что вместо священных слов мысли лжеБермиага, полные злобы и страха перед пробудившимся тэнгри, метались теперь, перебирая возможные решения.
– Должно быть пресветлый дзонг-кэ что-то путает, – нерешительно произнес, не вставая с колен гарпен и тут же несколько раз поклонился. – Всем известно, что почтенный Бермиаг-тулку посвятил жизнь служению тэнгри и народу Тхибата. Он сплотил сынов дракона из Икхо и направил их дордже и мечи против ракшасов…
Гарпен не закончил фразу, вновь уткнулся лбом в землю, а недосказанность так и повисла в воздухе, как бы говоря: «…в то время, пока тэнгри спали и не отвечали на наши мольбы».
– Нет птицы красивее павлина, но немногие знают, что питается он ядовитыми змеями, – возразил Цэрин, ничуть не устыдившись немого упрека. – Для начала вовсе он не тулку. Тэнгри доступно одинаково ясно зреть и тело, и душу каждого тхибатца – и говорю вам: тот, кто стоит перед вами, занял тело Бермиага, преступив через законы Бардо.
– Но как такое возможно? – решился спросить гарпен.
– Он не является перерождением истинного настоятеля Икхо, который должен был продолжить свою духовную работу, став истинным тулку-перерожденным.
Толпа зароптала. Кто-то ахнул, возмущенно зашептался, сразу и безоговорочно приняв правоту слов тэнгри. Другие же – и было их немало – недоверчиво переводили взгляд с Цэрина на настоятеля Икхо.
Тем временем Бермиаг поборол растерянность и удивление от встречи с истинным тэнгри. В его мыслях вновь воцарились покой и безмятежность – он определенно принял решение, а потому поднялся с колен и выступил вперед:
– Пресветлый тэнгри, – склонил он голову, обращаясь к Цэрину, – твое проявление для нас словно солнце, воссиявшее на небосводе в лунный день. И я счастлив лицезреть это чудо
