Тени двойного солнца - А. Л. Легат
– Темнеет, – заметил Вуд и ни на волосок не сдвинулся вперед, чтобы помочь Ганту устроиться в седле.
– Задержимся тут допоздна, заплатите мне за каждый переведенный факел.
Чавкали копыта под тяжелым весом – псы первыми пошли по тропе.
– Окружите село. Никого не выпускать, – крикнула я им вслед.
Вуд и Джереми ехали рядом, укрывая с двух сторон. Если бы они могли спрятать меня от проклятой мошкары… Голос Ганта отвлек меня.
– Она была дорога вам? – Гант продолжал сверлить меня взглядом. Не глаза, а два проклятых сверла.
– Кто?
– Старуха Льен.
Я часто заморгала, еле сдержала смех.
– Она стоила своих денег. Это все, что тебе положено знать, если хочешь вернуться живым.
– Не отвлекай миледи! – вклинился Джереми. И промокнул нос… платком? Когда у него появился платок?
Лука и впрямь оказалась полузатопленным селом. В таком не бывает менял, скупщиков и даже торгового ряда. Грязь и глушь. Самое место для трусливой псины.
Селяне неуверенно высыпали в подворье – или на вытоптанную поляну между четырех домов, которую можно было бы так обозвать. Они бы сбежали, дело верное, да только мои псы выстроились в хороший ряд. Даже в вечернем солнце силуэт вооруженного всадника не спутаешь ни с чем.
Через пару лет в этой глуши о нас будут петь песни. Больше не о чем.
– Вы кто? У нас ничегой нет, – робко сказал старик, опираясь на клюку.
О, как он ошибался!
– Я ищу человека по имени Густав!
К старику подошла такая же безобразная старуха, вся в бородавках. Старики переглянулись. Пошептались. Может, то был старейшина. И зачем таких глупцов выбирают? Стоит, тянет время, ставит под удар своих людей.
– Гу-уста-ав! – повторила я громче. – Вы понимаете, не так ли?
Чернь, должно быть, способна позабыть воснийский вдали от городов.
– Густав! – повторила я. – Это имя.
Поколебавшись, вперед вышла тощая женщина в разношенном платье:
– Нема такого.
Остальные покивали, кроме стариков.
– Сейчас проверим.
Меня перебил Гант:
– Лысая голова, длинные руки, тяжелый взгляд. Сам – ростом мне по руку, – его ладонь удивительно точно отмерила макушку Густава в воздухе.
У старика округлились глаза:
– Ах! Клеба вам надо?
– Хлеба? – обернулся Джереми.
– Клебом яго звать! – выкрикнула старуха. – Не видали яго давненько…
– С три недели уж будет, – покивал старик.
Я цокнула языком. Солнце исчезало на глазах.
– Выведите всех, – громко приказала я псам. – Сейчас и проверим.
Псы привязали коней и пропали в дровянике, хлипком сарае и четырех домах. Без кавалерии я почувствовала себя почти раздетой. И испытала странную благодарность, когда Джереми подъехал ближе.
– Вы его видели, – переговаривался со стариками Гант. – Как давно?
Старик принялся всех путать:
– Уж с год назад, как отбыл в город, так его и не видали… до осени. А потом, как возвратился…
– Лучше бы не вертался, туды его, – проворчала старуха.
– …по голове ему, миледи, того. Ясное дело! Сам не свой, все бормотал, бормотал.
– Не хужее тебя! – ударила его в плечо старуха.
Один за другим из домов вытаскивали детей, одну молодую девицу, подростка и двух деревенских баб с мерзким оскалом. Молодняк противно всхлипывал и выл. Один наемник вытащил сундук на поляну.
– Вещи мне ни к чему, – осадила его я. – Мы пришли за человеком.
Пес дернул плечами и что-то явно припрятал за пазухой.
– Остался ли кто в домах? – я вскинула подбородок.
– Младенец, миледя…
– Мы разве искали младенца, дурья башка?!
Он снова пожал плечами.
– Подвалы, – хрипло заметил Вуд.
– Один у нас погреб, все затопит, миледя, тут особый подход нужон…
В погребе тоже никого не обнаружилось.
– Ушел он, говорю вам. В леса.
– Туды ему и дорога!
Я внимательно посмотрела на старика. Дрожащая его рука поднялась и указала на прилесье: густые корни торчали из влажной земли, а молодые листья только-только начали раскрываться. Вся восточная сторона Луки будто поросла тиной.
– В таких лесах долго не поживешь, – Гант погрел руки у рта.
Я посмотрела на стариков сверху вниз:
– Значит, вы мне лжете?
– В лачуге небось сховался, папаша у него охотник, – дерзко ответила селянка.
Я сощурила глаза. Гант дернул плечами:
– Надо смотреть.
Тени у леса сделались длиннее.
– Никто не сдвинется с места, – приказала я, затем снова смерила старика взглядом. – Ты поведешь меня к Густаву.
– Клебом его звать, миледя.
– Без разницы, – огрызнулась я. – Веди. Сейчас же!
Вуд для убедительности подъехал ближе и нежно пригладил рукоять булавы. Носок его сапога смотрел прямо в старческое лицо.
Второй раз повторять не потребовалось: придержав чепец, наш проводник неохотно направился к лесу. Я обернулась к псам.
– Если через пару часов мы не вернемся – убейте всех.
Два ребенка попрятались за юбку тощей девицы. Та прикрыла рот ладонями. Пес у дровяника принялся заряжать арбалет.
– Чего же мы ждем, – засуетился старик. – Тута всего ничего! Комаров не заметите…
Подлец приврал. Жужжали эти сволочи возле уха, перед носом, вились у затылка, и, кажется, облепили весь капюшон. Едва хоженая тропа чавкала и оставляла глубокие следы. Джереми, что ехал впереди, то и дело вздрагивал, а его скакун размахивал хвостом, точно метлой. Старик кровососов не замечал. Должно быть, вся кровь его отдает гнилью и старостью. Я вспомнила об отце, тряхнула головой.
– Охотился он, миледя. Клеб-то. Всю жисть, как помню. К дому вернется – праздник…
Гант прихлопнул гада на плече и хотел что-то спросить. Страшный лошадиный хрип и всплеск воды прервали его.
– Дерьмо! – выкрикнули в хвосте колонны.
Еще один всплеск, все обернулись.
– Идиоты, – тихо произнесла я.
Одна лошадь каким-то образом сошла с тропы и оказалась по грудь в воде.
– Стойте, стойте, – удивительно, как взрослые псы делаются щенками, стоит им угодить в передрягу. – Тонем!
И все сразу же бросились на подмогу: Джереми спешился, Вуд кинул веревку, остальные псы топтались на островке суши, не зная, что предпринять.
– Привязывай, олух!
Позади растаптывали небольшую тропу, брошенные веревки падали в воду. Джереми бросил петлю чуть точнее.
– Вот дерьмо… – почти скулил всадник, привязывая скакуна за седло, за ремни.
А потом скакун захрипел, как может крикнуть насмерть перепуганный зверь, и сбросил всадника в воду.
– Тяни! – крикнул Джереми.
Веревки, точно струны, поднялись из воды. Толстая лошадиная шея – вот и все, что виднелось над черной гладью. Должно быть, этот храп и лошадиный визг слышно в самой Луке. Пса вытянули на сушу: откашливаясь и молясь, он почти обнялся с ней. Целовал бы, если бы не вспомнил про коня.
– Не идет, – рычал от натуги пес, помогая скакуну; руки
