Громов: Хозяин теней 5 - Екатерина Насута
— Сочувствую.
— Да чего уж тут… чай, невелико умение. Научилася вон. Только суетливая больно, прям аж перед глазами мельтешит, как она носится. Но так-то не злая. И с приданым не беда. Одёжку мы ей справили. И ботинки, и сапожки сафьяновые, и шубу бобрячью, чтоб не мёрзла… худлявая вся. Я уж и так, и этак, и молочка ей поутру налью, и сметанки пожирней, и сальца дам, а всё одно напросвет видать. Ажно перед соседями стыдно было. Небось, Мельтешиха, баба дурная, трепалась, что мы девку голодом морим да работою мучим…
Этот говор не мешал смотреть.
Тьма ощупывала стены и пол, просачиваясь в щели меж досок. Она окутала шкаф. И стол.
И уловила лишь эхо силы.
Знакомой такой силы.
Папенька здесь бывал. Но вот только и бывал. Да, за столом можно писать, фиксируя для вечности премудрые свои мысли. В шкафу хранить банки со зловещим содержимым, но что-то подсказывает, что лежало там бельё да одежда.
Нет, это не то место, в котором он устроил бы лабораторию.
Но проверяем.
И мою комнату.
И матушкину. Последняя близ отцовской. Здесь и стекло уцелело, и обои почти не тронуты огнём, видны крупные розы на зеленом фоне. Ковёр остался. Кровать… и снова воспоминание.
Савкино.
На этой кровати мягко и спокойно. И шорохи под кроватью не страшны. И ничего-то не страшно…
— … хватит тащить его в постель! — отцовский голос разрушает идиллию. — Он уже взрослый! Он мальчишка! А ты делаешь из него…
— Но он боится!
— Побоится и перестанет.
— Это потому что он некрещёный, — мама редко ему возражала, но теперь её голос звучал твёрдо. — Тьма тянется к его душе…
— Это не тьма. Это дар родовой. К сожалению, слишком ничтожный, чтобы от него был толк. Но ничего, попробуем и с таким поработать. Если получится, это… впрочем, неважно.
Для него — возможно.
Для Савки…
Тьма уходит, не обнаружив ничего интересного. Кухня пострадала сильнее прочего. Я не особо разбираюсь в пожарах, но сдаётся, что начался он тут.
Тёмные стены.
Чёрная печь. И потолок тоже чёрный. Поневоле вспоминаешь детскую страшилку о «чёрной-чёрной комнате». Вряд ли здесь найдётся хоть что-то, всё же кухня — на редкость неудачное место для тайника. Тут и кухарка наткнуться может, и маменька в каком-нибудь припадке хозяйственной активности.
Но проверяю.
Из находок — махонькая дверца и кладовая, тоже выгоревшая дотла. Сохранились остовы полок и стекло на полу. Банки?
— … и жалела меня, что, мол, бестолковую девку взяли. А она-то на Пасху как достала салфетку красивую, шитую. И золотом! Мамоньки мои родныя, я такой красоты отродясь не видывала. Спрашиваю у ней, откудова? А она, мол, баловалась прежде. Вышивала. Спрашиваю, чего ж ты, дурёха-то, молчала? Вздыхает только. Я и дальше спрашиваю. А она и кружево плесть обученная, значится, и шить умеет. Да не руками, а машинкою! Сваты-то, пущай и из городских, но не больно шиковали, вот матушка и научила одёжку-то строчить. Я и покумекала, что на огороде-то и сама управлюся…
Странно.
Не помнил Савелий эту женщину. И невестку её не помнил.
— … дом им поставили хороший. Двор, правда, махонький, не развернуться, даже сарай толком-то не влезет, ну да на кой им, когда скотины нету. Зато машинку мой прикупил самую наилучшую…
Но должен быть где-то и подвал. Тот, в который маменька за книгой лазила.
И вход в него в доме.
На кухне?
Тьма расползлась, ощупывая каждый сантиметр пола, пусть тот и покрыт слоем мусора и сажи, но для тени это не преграда.
— … и теперь вон даже из городу ходят, с заказами…
— Хорошо, что так получилось.
— А то… а мы уж им подсобляем. И мяском, и молочком, и яишками, — сказала женщина. — Я-то чего хотела-то сказать. Старшой-то, когда отделяться решил, тоже на энтот дом поглядывал. Узнавать даже ходил, что задёшево его отдать готовы. Оно и понятно, что задёшево. Кому он надобен-то, с-под колдуна-то?
Квадратный люк обнаружился в сенях. И снова же, заваленный какими-то обломками, мелким мусором, он был почти не различим глазом.
Человеческим.
А вот Тьма заметила. И свистнула. И потом замерла, будто принюхиваясь к чему-то.
[1] Вполне реальная книга с советами по воспитанию детей.
Глава 2
Глава 2
«Болезнь, распространившаяся среди рабочих лудильной фабрики купеческого товарищества Ватутиных, по заключению целителя Виолковского, является новой и весьма агрессивной формой коклюша, поражающей в том числе и тех, кто болел им ранее. Болезнь поражает не только лёгочную, но и мозговую ткань, вызывая яркие галлюцинации, вспышки беспричинной агрессии, а в ряде случаев — истерические припадки и даже ступор, когда больной застывает и не реагирует на раздражители. Теория о существовании прорыва подтвердилась, однако был тот слишком мал, чтобы представлять прямую опасность, а потому на наш взгляд, причиной болезни не является кромешная тварь. Однако вместе с тем наиболее вероятен вариант воздействия энергии кромешного мира не только на людей, что давно доказано, но и на существ меньшего размера, к которым и относится возбудитель коклюша. И данный случай представляет интерес не только с научной точки зрения, но и как явное доказательство грядущей опасности…»
Из доклада фабричного инспектора Л., проводившего расследование на фабрике.
Призрак рявкнул. Вот в хозпристройках было пусто и пыльно, если там что-то и хранилось, то было это давно. Похоже, страх перед колдуном на сараи не распространялся, потому и вынесли из них всё-то, что представляло хоть какую-то ценность, оставив лишь корзину со разодранным днищем да расколотый кувшин.
— … я ему-то сразу сказала, что место это проклятое. Но нет же ж. И мой, главное, вот на что мужик толковый, а тоже впёрся. Дёшево мол. И сын вот рядом будет, и землицы тут тоже поболей, чем на Юшкиной слободе…
Тьма расползлась
