Тени двойного солнца - А. Л. Легат
Чему бы ни научили его в походе, во многом мечник все еще ошибался. Я широко улыбнулась:
– Если хотя бы слово, произнесенное здесь, коснется чужого слуха – поверьте, вы погибнете первым. Паясничайте сколь угодно. – Я наклонилась, проскользнув под его рукой. – Когда за вами вернутся, чтобы закончить начатое, – кричите погромче. Быть может, я успею вам помочь.
Хорун, полдень в Оксоле
Все было не так. Имена не складывались, числа танцевали в рядах: без смысла, без закона и порядка. Все было не так с тех пор, как рехнулась Сьюзан Коул.
Числа на бумаге не ладили друг с другом. Я почесал старый ожог еще раз. От розовой кожи не осталось и следа. Она исчезла, исчезал и я. Таял на глазах. Только память, только острый зуд, только шея, которой не хотелось оказаться в петле, – вот и все, что во мне оставалось. Нет такого закона, что остановил бы эту женщину…
Легкая, неторопливая поступь послышалась в коридоре. Гость не скрывался, но и не постучал в дверь. Я поднялся, не успев припрятать бумаги, да и не стоило суетиться: еще подумают, будто бы у меня и впрямь какие секреты. Только Сьюзан… мать ее!.. Коул уверена, словно в этих имечках что-то еще осталось.
В коридоре хохотнули. Я выдохнул: из проема показались девочки и, как всегда, Дин.
– Мы тут пробегали мимо, – кокетничала одна, с кудряшками.
– И подумали: чего бы не заскочить? – навязалась ярко размалеванная, стоявшая по левую руку от Дина.
Никогда не понимал, чего он в них находит.
– Нет-нет-нет, не сейчас… э-э… леди. Я, как видно, очень занят, и…
Дин смотрел на меня тяжелым, будто пустым взглядом. Что-то стряслось, и спрашивать не надо.
– Я останусь? – неуверенно спросил он.
Я почесал шею и промямлил:
– Да, разумеется… э-э… – я посмотрел на девочек, – можно. Тебе одному. Чтобы вы знали, просто я слегка занят. Это ненадолго…
Теперь обиделись все.
– Чтоб вы знали, нас сюда Дин привел, – передразнила меня размалеванная.
И чего смешного в том, что говоришь так круглый день с посетителями банка? Попробуй-ка побеседовать свободно с каким аристократом! Это вам не юбки задирать, милочка.
Я выразительно посмотрел в коридор. Девочки ушли, и я проследил, чтобы те ничего не присвоили по пути. Придержал им двери и закрыл за собой на два засова. Просто на всякий случай. Даже если мне совсем нечего скрывать.
Дин присел на уголок кровати и даже не болтал ногой, как делал в глубоких раздумьях. Странное волнение охватило меня, едва мы остались наедине. Без девочек, без лишних ушей, без прислуги, менявшей постели. Когда такое бывало? И когда такое будет еще раз?
Я прочистил горло. Дин поднял голову, и на лице его не было ни следа волнения, смущения и даже симпатии. Вздохнув, я уселся за стол и зачем-то сказал:
– Посиди, если чего нужно будет – я… э-э… тут.
Его никогда не интересовала вся эта возня: числа, имена, бумаги. После моих слов он принялся рассматривать комнату, словно бы видел ее в первый раз. Творцы, что с них взять? Певчие птицы, живущие сегодняшним днем.
Какая зависть. О, эта свободная, легкая жизнь!
Склонившись над списком, я провел пальцем вниз, вдоль имен. И делал легкие пометки, пока не ощутил горячее дыхание на плече. Дернувшись от неожиданности, я заметил, что Дин не прикасается, не требует внимания, просто смотрит. Не на меня.
– Что это?
– Да так… э-э… работенка одна. Кой-чего в банке перепутали, – неумело соврал я.
– Перепутали?
Сегодня он был настойчив, и вовсе не в том, в чем я бы желал. И почему все так нескладно в последнее время?
Сьюзан Коул – вот почему.
– Большой тайны там нет, но я обязался молчать, уж ты и так знаешь.
Дин ничего не знал, конечно. Ведь его никогда не интересовала скукота. Да и с чего бы? Когда в твоей голове складываются такие строки…
Все шло не так. Вина схватила за горло, я постарался все исправить.
– Проси… э-э… чего хочешь. Ну, кроме…
Он замолчал, и надолго. Я понуро продолжил переводить имена с одного списка на другой. Бесконечная, постылая работа. Она ведь закончится? Когда-нибудь. Может, очень-очень скоро?
Шорох, знакомый легкий запах вина, палисандра, ели, уставшего тела. Дин наклонился ближе и заговорил все тем же скучающим, безжизненным тоном:
– Я хотел тебе кое-что показать…
Отведя взгляд, я почувствовал, как жар коснулся щек. Не только щек, честно уж сказать. Но, когда я повернулся, Дин всего лишь вытянул ладонь. На ней, тускло поблескивая, лежала золотая монета. Тяжелее воснийского золотого с профилем. Без гурта и лица, словно заготовка для плашки, но явно сменившая не одного владельца. Удивительно ровной формы, будто ее и не пытались чуть облегчить нечистые на руку дельцы.
Безликая монета. Она казалась очень старой.
– Это откуда? – выдохнул я. – Дай-ка…
Дин вложил ее в мою ладонь, будто крепко пожимал руку, будто боялся, что я оброню. Странное дело, монета не хранила тепла, точно бы ее не держали только что, прислонив к горячей коже…
– Холодная, – сказал я.
Приятный тяжелый вес тянул ладонь ко столу. Без лица. Без гурта.
Золотое свечение, отблеск, прожитые века, тьма, яркий свет, холод, жар, чужая кровь бежит по венам, приглушенный звук дыхания, плечи – шире, ноги – расслаблены, изъян в спине…
Мое имя.
Певчий мальчик пошатнулся, успел ухватиться за спинку стула.
– Ох, – выдохнул он. – Что я…
На листах, бережно сложенных в стопку, хранили имена. На воснийском, аккуратно выведенные не-моим почерком. Напротив каждого – числа, даты, места. Точно списки у менял в Урголе.
– Я вчера лишнего хватанул, да? – посмеялся мальчик и уселся на край стола. – О-ох. Моя голова. Вот же дрянь!
Некоторые имена вычеркнули совсем недавно. Старательный, дельный список. Его вели не просто так. Здесь, вдали от канцелярии, банков. Не у скупщика…
Мальчик обошел не-меня кругом и силился привлечь внимание.
– Эй, ваше преосвященство, повелитель над монетами, – старался он заглянуть в глаза. – Не
