Сибирское образование - Николай Лилин

Его киоск был всегда открыт. Днем он управлял им сам, иногда с помощью своей дочери, а ночью им управлял его верный помощник, мальчик по имени Кирилл, которого все называли «Никсон», потому что он был одержим американскими президентами. Многие люди говорили, что он умственно отсталый, но я думаю, ему просто нравилось действовать медленно. Степан обычно расплачивался с ним едой и сигаретами. Никсон курил, и делал это в очень театральной манере: он казался актером. У него также была собака, маленькая, уродливая и очень противная дворняга, которая с самым смиренным и дружелюбным выражением на морде могла укусить вас за лодыжки, когда вы меньше всего этого ожидали. Никсон обычно называл его «мой секретарь», или иногда дорогой господин, «мой дорогой сэр». У собаки не было другого имени.

Если бы вы разговорились с Никсоном, он бы начал критиковать коммунистов, говоря, что они хотят уничтожить его страну и называя их «грязными террористами». Он сказал, что не доверяет никому, кроме своего «секретаря», который затем продемонстрировал бы свою преданность, постукивая своим отвратительно паршивым маленьким хвостом по ноге своего хозяина.

«Арабы вывели меня из себя», сказал он», и Фиделя Кастро следует убить, но это невозможно. И знаете почему? Потому что он скрывается в Сибири, где его защищают коммунисты. На Кубе его заменили двойником, который на него даже не похож: у него явно фальшивая борода, и он курит сигары без затяжки.»

Таким был Никсон. «А вы знаете, что символизирует американский флаг?» он спрашивал. «Я скажу вам: мертвый коммунист. Звезды — это его мозг, который разлетелся вдребезги, когда ему выстрелили в голову, а красные и белые полосы — это его забрызганная кровью кожа.»

Он ненавидел чернокожих — он говорил, что их присутствие остановило прогресс демократии — и он перепутал Мартина Лютера Кинга с Майклом Джексоном, сказав, что «он был хорошим ниггером, ему нравилось танцевать и петь», но что какие-то другие ниггеры убили его только потому, что однажды он решил стать белым.

Когда мы подошли к киоску, мы обнаружили, что Никсон, как обычно, сидит в своем президентском кресле и играет в тетрис. Я первым вышел из машины, и когда он увидел меня, то подбежал поприветствовать, как он всегда делал с людьми, которые ему нравились. Я обнял его и попросил разбудить Степана, потому что это было срочно. Он немедленно помчался к своему дому, который находился всего в нескольких десятках метров от нас.

Никсон терпеть не мог, когда рядом был мой друг Мел: по какой-то неизвестной причине он был убежден, что тот шпион; однажды он даже нанес ему пару ударов железным прутом, потому что очень боялся его. Из-за этого я сказал Мэлу оставаться в машине и не показываться, чтобы не разжигать ссору посреди ночи. Однако, когда Никсон пошел звонить Степану, Мел вышел из машины, чтобы справить нужду в ближайших кустах. И пока Мел мочился, производя шум, подобный водопаду, прибыл Никсон, толкая перед собой инвалидное кресло со все еще полусонным Степаном на нем.

Поскольку я знал Степана лучше, чем другие, я остался поговорить с ним вместе с Speechless; остальные либо ждали в машинах, либо пили пиво у киоска.

Степан, должно быть, догадался, что на карту поставлено что-то важное, потому что он не шутил, как обычно. Я извинился за то, что разбудил его в такое время ночи, и рассказал ему нашу печальную историю. Пока я говорил, я увидел, как живая сторона его лица превратилась в своего рода маску, подобную тем, которые японцы используют для обозначения своих демонов.

Он был зол. Когда я упомянул о награде, он сделал презрительный жест рукой и сказал, что у него есть что нам подарить. Он позвонил Никсону и отдал ему приказ: мальчик исчез и вернулся через несколько минут с картонной коробкой в руках. Степан дал это мне, сказав, что он скромный и бедный человек и не может дать нам ничего большего, но по-своему это было самое прекрасное и полезное, что у него было.

Он открыл коробку: внутри был «Стечкин» с глушителем и стабилизатором и шесть магазинов, полных патронов. Великолепное и довольно дорогое оружие: единственный пистолет, сделанный в СССР, который мог стрелять непрерывной очередью с двадцатью выстрелами в магазине.

Я поблагодарил его и сказал, что, если он не против, я бы с радостью заплатил за это, но Степан отказался, сказав, что все в порядке, все, о чем он просил, это чтобы я рассказал нашим старейшинам о его жесте. Он пообещал мне, что будет держать ухо востро и, если услышит что-нибудь интересное, сразу же даст мне знать. Перед уходом я попытался хотя бы заплатить за то, что ребята съели в его киоске — несколько бутылок пива, сигарет и немного еды, — но он снова и слышать об этом не хотел. Итак, я сунул немного денег в карман Никсону, который радостно помахал нам, как маленькому ребенку, когда мы садились в машины.

Через двести метров нас ждал Мел: чтобы избежать столкновения с Никсоном, он продрался через кусты и был зол, потому что в темноте расцарапал все лицо.

Никто не хотел брать пистолет Степана, потому что — как выяснилось — у всех у них уже было по крайней мере два при себе. Поэтому я взял его сам.

Мы приближались к Центру, и ночная тьма становилась все более прозрачной: начинался день, второй день наших поисков.

В машине я немного поспал, ни о чем конкретном не мечтая, как будто провалился в пустоту. Когда я проснулся, мы уже были в Центре, и машины остановились во дворе дома. Кроме меня и Мела, который все еще спал, все мальчики были снаружи, разговаривая с двумя парнями у двери.

Я вышел из машины и подошел к остальным. Я спросил Грейва, что происходит, и он ответил, что двое людей, с которыми разговаривал Гагарин, были помощниками Хранителя Центра.

«Что они говорили?»

«Что они ничего не знают о том, что произошло у телефонных будок. И они ничего не слышали о незнакомцах, пристававших к девушке в их районе».

Вскоре после этого двое парней ушли.

«Ну?» Я спросил Гагарина.

«Сейчас для них это вызов: признать, что они ничего об этом не знают, все равно что признать, что они не в курсе. Это может привести к серьезным неприятностям, если это действительно так. В