Итальянец на службе у русского царя - Сергей Николаевич Спящий

Она обойдётся без новых знаний. Сознательно пожертвует возможностью их получения. Ведь главное это первенство, утверждение своего пути развития, своей вероятностной линии и именно в этом одном заключается великая миссия. Всё прочее вторично. Приятный бонус, без которого вполне возможно будет обойтись.

Но есть и положительные стороны. Сейчас никто не верит, что она решиться физически устранить конкурентов. А значит право на первый удар за нею. Это огромное преимущество — возможность бить первым. Главное не упустить его и правильным образом реализовать. Изабелла уже знала кого из изменённых «святых детей» отправит на эту важную миссию.

Всё что осталось от её никогда не существовавшего мира сейчас заключено в ней самой. Если умрёт она — память о её родной вероятностной линии навсегда исчезнет. Смерть королевы — смерть целого мира, пусть даже никогда не существовавшего. Поэтому она сделает всё, чтобы не допустить этого. Так требует великая миссия. Так хочет она сама. И значит так будет. Будущее человечества должно находиться в надёжных, женских руках той, которая не только знает «что будет», но и знает «как должно быть, чтобы всё было правильно».

* * *

Сводчатый потолок тонул в сизых сумерках, которые не могли разогнать ни десяток свечей в медном паникадиле, ни тлеющие поленья в камине. Воздух густ и терпок — пахло дымом, лечебными травами, уксусом, им протирали столы, и едкой ноткой карболки, чей рецепт лично изволил передать самодержец всея Руси, государь Иван, прозванный в народе «просветителем».

Именно по его воле в Москве вырос этот диковинный Медицинский Институт — храм новой науки, где кровопускания соседствовали с кипячением бинтов, а заговоры от гангрены — с омовением рук в едком растворе по «Государеву Чину». Царь Иван открыл московским врачам незримого врага — «микробы», невидимые глазу твари, что плодятся в грязи и несут смерть. Он подарил им мощное оружие: гигиену, дезинфекцию, стерилизацию.

И теперь в этой цитадели нового знания, в зале, украшенном картами человеческого тела, утверждёнными самим государем, собралась коллегия светил Института. Во главе дубового стола, покрытым сукном, восседал седовласый Анастасий, прозванный «Львом». Его лицо, испещрённое морщинами, словно старинная карта, было непроницаемо. Рядом — сухопарый и едкий Симеон, знаток «гуморов» и ярый защитник старых устоев. Следом за ним молодой, но уже прославившийся своими операциями Даниил, с интересом разглядывающий стоящую перед коллегией претендентку.

Кандидатка отгорожена от высокочтимой коллегии не одним только лишь столом, но будто целой прописью вековых предрассудков. В простом, темном платье, без единого украшения, она кажется иконописным ликом на фоне грубых мужских фигур.

Её руки спокойно сложены, но сильное внутреннее напряжение выдаёт противоестественная бледность лица.

— Начинаем испытание кандидатки Марьи на вступление в Царский Медицинский Собор, — гулко проговорил Анастасий, и его голос отозвался под сводами. — Государь своим указом повелел принимать в наши ряды всех, кто явит должное познание в науке врачевания. Но знание знанию рознь. Наше ремесло — особое и неумение в нём лишает пациента жизни, а умение — спасает.

Симеон, не дожидаясь очереди, наклонился вперед, и его остроконечная бородка смотрела Марье прямо в лицо.

— Итак, женщина… Объясни мне, почему по «Государевому Учению о невидимых тварях», рану, промытую креплённым вином, надлежит после прижечь раскаленным железом, если невидимцы и так погибают в винной кислоте? Не есть ли это излишество, ослабляющее жизненную силу гумора крови?

Вопрос был капканом.

С одной стороны, царь требовал дезинфекции.

С другой, старые врачи цеплялись за теорию гуморального баланса. Отрицать ее — значило бросить вызов основам. Согласиться — признать методы государя излишними.

Марья подняла глаза: — Господин Симеон, вино губит тварей на поверхности. Но железо, создавая струп, не дает новым тварям из воздуха проникнуть вглубь, в саму кровь. Оно запирает врата. Это не ослабление, это создание крепостной стены. Как государь наш возводит стены вокруг городов, так и мы должны возводить их вокруг плоти больного.

В зале на мгновение воцарилась тишина. Претендентка не пошла на конфликт, но и не отступила, найдя точную и убедительную аналогию. Даниил, сидевший напротив, одобрительно кивнул.

Симеон не сдавался. Его вопросы сыпались как град, становясь все изощреннее и придирчивее. Он требовал назвать точное количество «микробов» в капле болотной воды, спросил, как отличить сыпь от «ангельской огнивки» от сыпи вызванной «невидимцами», и почему, если женщина — сосуд греха и слабости, ее руки могут нести исцеление, а не осквернение?

Марья отвечала твёрдо, без тени сомнения. Она говорила о том, как выхаживала раненных стрельцов в Тульской крепости. Как до этого практиковалась, помогая повитухам и знахаркам в госпитале для бедных, устроенном по указу царя. Она цитировала анатомические атласы, утвержденные государем, и рассказывала о случаях, когда мытье рук и кипячение инструментов спасали роженицу от родильной горячки или раненного воина от инфекции вызванной скученностью и близостью множества мёртвых тел.

Давление нарастало. Мужчины в черных мантиях, словно стая воронов, молчаливо окружали ее своим неодобрением. Их взгляды говорили громче слов: — Твое место у печи, у колыбели, а не у операционного стола.

Наконец, Анастасий поднял руку: — Довольно! Твои познания… обширны. Но врачевание — это не только знание. Это авторитет. Это доверие. Но поверят ли тебе пациенты? Согласится ли боярин, чтобы твоя рука, рука женщины, держала нож у его плоти? Согласится ли его жена?

— Господа доктора, — голос Марьи дрогнул, но не прервался. — Вы говорите о доверии. А я говорю о жизни. Я видела, как умирают женщины в родах от рук грязных повитух, потому что врач-мужчина сочтет ниже своего достоинства принять роды. Я видела, как крестьянские дети гибнут от поноса, потому что знахарь шепчет над ними заговоры, не зная о микробах. Государь открыл вам глаза на истину, а вы прячете эту истину за своим высокомерием! Вы боитесь не за доверие больных… Вы боитесь меня. Боитесь, что я окажусь лучше вас. Что ваша ученость лопнет, как мыльный пузырь, перед простым умением спасать жизни.

Она сделала шаг вперед: Царь велел принимать всех, кто знает. Я знаю. Я доказала это. А если вы, нарушив его указ, откажете мне… то какие же вы хранители его науки? Вы — просто старые гордецы, боящиеся света, который принес вам ваш же государь!

Повисшее в зале молчание было густым и тяжёлым.

Симеон побледнел от ярости. Даниил смотрел на Марью с интересом и даже с лёгким восхищением. А старый Анастасий уставился на пергамент с государевым