Интервенция - Иван Алексин
Крестьяне вывели не улицу несколько телег с запряжёнными в них лошадьми. Подошедший литвин лениво заглянул в ним, поворошил в охапках сена. А вот это, похоже, транспорт для узников. Это они что, уезжать собрались? Во время мы, однако, к ним на огонёк заглянули.
Вновь взрыв выстрелов и заполошный криков, только в этот раз намного ближе, за отделяющим нас от Поклонной горы леском. Это Скопин-Шуйский обозников по брошенному лагерю гонять начал. Значит, и нам пора. Дальше ждать, только дать литвинам возможность подготовится к нападению.
Так же рассудил и Ефим. Сразу с трёх сторон на деревню обрушился поток из всадников, быстро преодолел, окружающую деревню открытое пространство из полей и приусадебных огородов и ворвался в деревню, сметая всё на своём пути. Те из воинов, что оказались в этот момент на улице были буквально нашпиговали свинцом, с десяток литвинов, бросившихся к реке рекой, полегли под залпом засевших на другом берегу стрелков и только те, кто ещё не успел выйти из домов, остались в живых, притаившись за стенами.
Впрочем, сопротивления выжившие почти не оказали. Численность заполонивших узкую улочку всадников не давала им и тени надежды, что можно отбиться, а героически умирать, просто так, из принципа, никому не хотелось.
— И зачем мы только с собой сюда рейтар притащили? — не преминул я выговорить Никифору в очередной раз, посылая коня вскачь. Видно день у главного рынды сегодня такой; от царя-батюшки постоянно нагоняи получать. — Мы бы здесь и одними стремянными вполне обошлись. А те же рейтары сейчас в Москве ох бы как пригодились!
В деревне всё было кончено. С полсотни литовских воинов уныло жались к плетню у дома старосты, их нахохлившийся командир сделал шаг мне навстречу, изобразив что-то вроде поклона.
— Ротмистр Витаус Хрептович, — представился он мне. — Сдаюсь на вашу милость, ясновельможный пан. Не могу вручить свою саблю, так как эти скоты её уже отняли.
— Где пленные? — проигнорировал я его вопрос. Мне ещё политесы с каждым взятым в плен шляхтичем разводить не хватало.
Впрочем, этот вопрос тоже можно было не задавать. Понятно же, что пленные в том доме, возле которого телеги стояли. Да и появилось уже оттуда два дюжих рейтара, бережно вынося князя Пожарского.
— Ефим, — оглянулся я, прежде чем подъехать к раненому. — Бери свою тысячу и к Скопину-Шуйскому на подмогу скачите. Здесь мне теперь и стремянных за глаза хватит. Дмитрий Михайлович, как ты? Сильно худо?
— Бог даст, теперь выздоровею, Фёдор Борисович, — попробовал приподняться мой воевода. — Благодарствую за заботу, государь. Но мне что? Обо мне поляки заботились. Всё же большой воевода в полон попал. Даже врача лечить присылали. А вот Михаил Татищев плох совсем. Его, несмотря на раны, в железе вместе с остальными держали.
Следом из дома потянулись другие пленники; грязные, ободранные, в кандалах. Я с чувством обнял Бориса Грязного, криво улыбнулся Михаилу Салтыкову с сыновьями, склонился над мечущемся в горячке Татищевым.
— На милость мою, говоришь, сдаёшься? — оглянулся я на литовского ротмистра. — Будет тебе моя милость. Рядом с самим полковником Зборовским в выгребную яму посажу.
Я хотел было добавить, рассказав ротмистру о своём обещание их королю, поступать с польскими пленными так же, как они поступают с русскими, но запнулся на полуслове, чувствуя как темнеет в глазах.
Молча хлестнул ногайкой коня, едва не сбив с ног очередного пленника.
— Ну, что, Васька? Помогли тебе твои ляхи?
* * *
— Бей! — Косарь разрядил пищаль, привычным движением опустив её к ноге и тут же, развернувшись, изо всех припустил к выходу из острожка. — Не отставай, братцы! Не то порубят, окаянные!
Впрочем, подгонять стрельцов было совсем не нужно. Рядом хрипло задышали сослуживцы, усиленно втаптывая в землю придорожную пыль. За спиной рявкнули разрывами гранаты, задорно взревели копейщики с мечниками. Долго заслону не продержаться, ляхи сквозь проломы густо лезут, но время своих стрельцов увести, ему выгадают. Не успеют вражьи вои им в спины пальнуть. Не должны успеть.
Торжествующий рёв врагов, подталкивает в спину, заставляет бежать ещё быстрее, из последних сил. Ворвались таки, супостаты! В острожке сеча идёт. Ещё немного, и посекут последних защитников. Их там совсем немного осталось. А тогда…
Но Косарь со своей сотней уже вбегает в распахнутые ворота очередной крепостцы, черпает ковшом из заранее приготовленного бочонка, жадно пьёт, чувствуя как растекается по жилам живительная влага. Следом, сплёвывая на бороды сухую слюну вваливаются гренадеры, валятся прямо на вытоптанную траву, прижимая к бокам пустые подсумки.
— Умаялся поди, Федька? — ехидно поинтересовался приятель Косаря, Иван Вересов. Коренастый сотник, уже приладил заряженную пищаль между заострённых кольев частокола, не спуская глаз с оставленного Косарем острога. Рядом тлел небольшой костёр, обложенный со всех сторон лежащими одним концом на углях щепками, стоял прислонённый к стене бердыш — Так отдохни покуда. Теперь наш черёд ворога встречать. Не зевай, ребятушки, — предупредил он изготовившихся к бою стрелков. — Сейчас ратники, кто выжил, к нам побегут. Нужно ляхам прыти поубавить, чтобы сразу следом не лезли.
— Да кому там выжить? — вытер рукавом пот Косарь. — Знали, что на смерть остаются, — истово перекрестился он и, оглянувшись на хватающих ртами воздух воинов, рявкнул, срывая на них клокочущую внутри злость: — Чего встали⁈ Сначала пищали зарядите, а уже потом и отдышаться можно.
Стрельцы потянулись к берендейкам, доставая бумажные патроны, гренадеры поплелись к стоящему в стороне навесу с выложенным под ним припасом ручных гранат.
— Чего ты на них вызверился, Федька? — оглянулся на Косыря Вересов. — Сам же ведаешь, не бросятся ляхи сразу на приступ. Пушки свои сначала притащат да стену нам порушить попытаются. Эх! Всех посекли! Никто не утёк! — отвернулся сотник от павшей крепостцы. — Царствие им небесное!
— Того и злюсь, что много ратных людишек по острожкам лежать осталось. Да и стрельцов больше половины рядом легло. Вместе с головой
