Воронцов. Перезагрузка. Книга 9 - Ник Тарасов
— Теперь натягиваем ремни, — скомандовал я, когда балки были готовы.
Ремни крепили к балкам через отверстия, завязывая узлами. Натягивали туго, чтобы провисания почти не было, но и не как струна — нужна была эластичность.
— Захар, держи короб! — я поднимал внутренний ящик, пока Захар натягивал кожаные ремни. — Сильнее! Он не должен касаться дна даже при полной загрузке!
Фома, кряхтя, помогал, подавая гвозди и доски. Скепсис на его лице сменился азартом.
Через час телега была готова. Выглядело странновато: внутри обычной телеги висел на толстых кожаных ремнях деревянный ящик, не касаясь ни дна, ни стенок. Зазоры я велел забить соломой — на всякий случай.
— Испытания, — сказал я. — Захар, тащи пару камней потяжелее.
Захар уложил в подвешенный короб два увесистых булыжника.
— А теперь — поехали! — я запрыгнул на козлы, взял вожжи. — Но!
Я направил лошадь прямо через бревно, лежащее у забора. Телега подпрыгнула, колёса с грохотом перевалили через препятствие. Раму тряхнуло так, что у меня зубы клацнули.
Я обернулся.
Внутренний короб плавно качнулся вниз, потом вверх, мягко спружинив на кожаных ремнях. Камни внутри даже не сдвинулись с места. Никакого удара. Никакого жёсткого тычка.
— Работает! — заорал я, спрыгивая. — Видел, Фома⁈
Фома посмотрел, толкнул подвешенный ящик рукой. Тот податливо качнулся:
— Ну, Егор Андреевич… — он покачал головой. — Ну голова! Это ж как колыбелька для бутылок! Ай да придумал как!
Я похлопал по борту:
— Вот в такой телеге ты довезёшь хоть хрустальные туфельки. Ничего не разобьётся.
— Так это ж каждую телегу переделывать надо? — деловито спросил Фома.
— Надо, — кивнул я. — Дома будешь — скажи Петьке с Ильей — пусть переоборудуют весь наш транспорт.
* * *Пока мы возились с телегой, на крыльцо вышла Машка с Сашкой на руках:
— Что вы тут шумите? Ребёнка разбудите.
Фома тут же забыл про телеги. Он вытер грязные руки о кафтан, потом, спохватившись, просто развёл руками, не решаясь подойти близко:
— Прости, дочка. Мы тут… науку двигаем.
Машка спустилась, подошла к отцу:
— Попрощаться вышла.
Фома посмотрел на внука. В его глазах плескалась такая нежность, что у меня защемило сердце.
— Пора мне, Машенька. Дела не ждут.
Он осторожно, одним пальцем, коснулся щёчки спящего Сашки:
— Расти, внучок. Расти большой. Дед тебе такую империю строит… вместе с папкой твоим неугомонным.
— В следующий раз с маменькой приезжайте.
— Посмотрим, как получится. Но, думаю, она первой проситься будет.
Он крепко обнял Машку, поцеловал её в лоб:
— Береги их, Егор Андреевич.
— Счастливого пути, Фома, — я протянул ему руку. — Передавай привет всем. И смотри, аккуратно езжай.
Он усмехнулся:
— С твоей-то хитростью в телегах — хоть по горам вези, всё целым будет.
Фома забрался на козлы переделанной телеги, взял вожжи, гордо выпрямив спину, словно вёз казну императрицы. Обоз тронулся, медленно выкатился за ворота.
Мы с Машкой стояли, глядя вслед. Машка вытирала слёзы, прижимая к себе Сашку. Я обнял её за плечи:
— Не плачь. Он скоро вернётся.
— Знаю, — всхлипнула она. — Просто… скучать буду.
* * *Проводив Фому, я велел Захару седлать лошадей. Голова была занята логистикой, но сердце требовало проверить производство. Если Митяй завалит нас колбами, а у нас не будет механизмов, чтобы заставить их светиться, грош цена всей моей затее.
Ювелир — мастер отменный, спору нет. Но его темп — одна штука в неделю, да и цена кусается. Для будуаров княгинь это подходит, а вот для цехов Давыдова и Строганова нужно что-то иное.
— Едем на завод, — бросил я Захару, вскакивая в седло.
Мы пронеслись по улицам Тулы, распугивая кур и зазевавшихся прохожих. У ворот завода я даже не стал привязывать лошадь, бросил поводья подбежавшему мальчишке и быстрым шагом направился к мастерской Савелия Кузьмича.
Ещё на подходе я услышал странный звук. Это было не привычное звонкое пение молота о наковальню и не визг напильника. Из приоткрытой двери доносилось ритмичное, тяжёлое лязганье. БАМЦ-БАМЦ-БАМЦ. Словно кто-то размеренно бил ложкой по пустой кастрюле, только кастрюля была чугунной, а ложка — размером с лопату.
Я толкнул дверь.
В мастерской пахло калёным железом и маслом. Все были здесь: Григорий, Фёдор, Семён и, конечно, сам Савелий Кузьмич. Они стояли вокруг верстака, глядя на нечто, лежащее в центре.
— А, Егор Андреевич! — Савелий заметил меня первым. Вид у него был встревоженный, он нервно вытирал огромные ручищи о фартук. — А мы тут… испытываем.
Я подошёл ближе.
На верстаке лежал монстр.
Если механизм ювелира напоминал изящные внутренности швейцарских часов — латунь, тонкая подгонка, блеск, — то творение Савелия выглядело так, будто его топором вырубили из цельного куска железа.
Корпус был не закрытым, а рамным, сваренным из толстых стальных полос. Шестерни — чёрные, вороненые, с крупными, хищными зубьями. Пружина — не тонкая лента, а мощная спираль, какую впору ставить в каретные рессоры. Массивный стальной корпус. Грубо выточенные детали — не из латуни, а из обычной стали. Барабан с выступами — топорной работы, неотполированный. Рычаги — из железных полос, согнутых под прямым углом.
— Ну-с, — протянул я, разглядывая это чудо инженерной мысли. — Выглядит… внушительно.
В углу хихикнул Ванька-подмастерье, но тут же получил подзатыльник от Фёдора и умолк.
Григорий стоял, скрестив руки на груди, и выражение его лица было красноречивее любых слов. Скепсис, граничащий с физической болью.
— Егор Андреевич, — начал он осторожно, — Савелий Кузьмич, конечно, старался. Но это… это же дробилка для камней, а не часовой механизм. Посмотрите на эти шестерёнки. Они же грубые, зазоры большие. Механизм будет скрипеть, стучать, быстро износится.
Савелий насупился, его густые брови сошлись на переносице:
— Зато крепко! Ты просил попроще? Вот, проще некуда. Никакой латуни, всё из стали. Зубья крупные, напильником доводили, а не надфилями ювелирными.
Я взял в руки грубую
