Заворг. Назад в СССР - Михаил Васильевич Шелест

— Это другое, Игорь Иванович. Камни превратились в песок не потому, что я их сжимал, а потому, что ваша энергия их растворила. Ваша, Игорь Иванович. Я не могу взять чьё бы то ни было сердце и вырвать его. Это полнейший бред. Это называется телекинез, в фантастике. И это не возможно физически. Я воздействую на своё биополе и на биополе человека только в лечебных целях, наполняя пациента живительной силой, которой у него, по каким-то причинам, не достаточно в том или ином месте. Я же рассказывал вам про китайские меридианы и протекание по ним жизненной силы. Размеренном протекании. Врёт он всё. Я и не видел его, как он ушёл тогда на больничный.

— Ну да, ну да… — Гаврилов закивал. — А за камни тебе ещё раз спасибо. Врачи опасались дробить их ультразвуком. У них это не так хорошо получается.

Гаврилов заулыбался. Игорь Иванович был ростом выше среднего, где-то за метр восемьдесят, русоволос, сероглаз. В его правильном лице не было «излишеств» и его можно было назвать симпатичным. Женщинам такие лица должны нравиться. Я не был женщиной, но был художником и лицо его мне тоже нравилось из-за, кхм, «классической пропорциональности».

— За мной не придут из-за Малышева? — спросил я. — А то может и мне пора рвать когти? Он на север, я на запад.

— Шутишь?

Игорь Иванович говорил обычно так тихо, что иногда приходилось напрягать слух.

— Какие уж тут шутки, когда про меня такие слухи пойдут. Либо органы заинтересуются новообъявившимся колдуном, либо обычные люди бояться станут.

Гаврилов отмахнулся от моих слов как от мухи.

— Всё хотел тебя спросить. Ты не устаёшь?

— Чего? Повторю. Я ничего своего не отдаю. Я открываю верхний канал и жизненная энергия наполняет оболочку человека. Просто, этот канал, обычно, у людей закрыт, а я приоткрываю, а потом закрываю. Вот и вся моя работа. Ну ещё немного сконцентрирую своё внимание на больном органе, как у вас, например, было. Но, опять же, я просто перераспределяю потоки по меридианам.

Я врал, но не очень сильно. Силы я конечно тратил и работы было намного больше, чем я озвучивал, но зачем кому-то знать, что я копаюсь в его биополе, как у себя в кармане. Или, вернее, как в чужом рюкзаке. И я, да, мог вырвать у Малышева сердце и даже показал ему, как я это могу сделать. И не только ему показал, а и тем молодчикам, что встретили меня возле моего гаража, когда я поставил в него машину.

Они встретили меня, вошли в гараж, а вышли уже не все, да. Их было трое, вместе с Андрюшей, и они намеревались меня убить. Теперь у меня на один ствол больше, да. Его я отнял у какого-то шибздика, зашедшим вслед за машиной и ждавшим, когда напарники прикроют ворота. Саданув ему по руке своим энергетическим хлыстом, я выбил пистолет «ТТ», а шибздик заверещал так, словно ему перерубили руку. Собственно, почти так оно и было, но внутри. Однако крик быстро смолк, так как после моего следующего удара его сердце остановилось.

Почему-то в последнее время мне часто приходилось работать с человеческими сердцами. Мне понравилось подгонять их под свой стандарт. Чужие сердца, как самонастраивающиеся часы, «прислушивались» к биению моего сердца и переставали сбоить или торопиться. Да-да, сами, лишь только я прикасался тем «энергетическим щупальцем», что исходило у меня из груди. Тем щупальцем, которым я сдавливал сердце Салихова. Оказалось, что можно было делать и так, не сжимая его, а просто прикасаясь.

Зато сейчас я действительно мог сердце сжать. Сжать и не отпустить. Что я и сделал, одновременно ударив. И сердце чуть не вырвалось из груди шибздика. В смысле, э-э-э, из его спины. Действительно, чуть не выскочило. И шибздик умер. Андрюшу и третьего недоноска, такого же большого, как и Малышев, я тоже прихватил за сердечные мышцы и некоторое время не отпускал, гладя, как их корёжит.

— Понял теперь, чего ты стоишь, Андрей Николаевич.

На удивление, Малышев сумел прохрипеть:

— Как ты это делаешь?

Тогда я просто ударил другим щупальцем по третьему утырку и он обмяк, потому что тоже умер. А я понял, что, действительно, могу сердце и вырвать, а не только выбить.

— Я тебя, Андрей Николаевич, сейчас отпущу, хоть ты и пришёл меня убить. Но ты знай, что убить меня практически невозможно. Хочешь проверить?

Я отпустил его сердце.

— Возьми тот ствол, что принёс и стрельни в меня.

— Я не хотел тебя убивать, — выдавил он из себя, продолжая держаться за грудь.

— А ствол зачем? Мне показать? Так мне пистолет не нужен. Я тебе и так могу, что хочешь оторвать: хоть голову, хоть яйца. Хочешь умереть от кровопотери с оторванными яйцами?

Малышев молчал, но громко, с хрипами, дышал. Он стоял, выпучив глаза и так перекосив лицо, что вся его красота куда-то делась.

— Не стану я в тебя стрелять, — проговорил наконец он. — И так верю. Ты мне чуть сердце не вырвал.

— Вырву, если увижу рядом. И чего тебе не жилось мирно? Ведь я тебя не трогал.

Мне и вправду было жаль, что так всё произошло. Ведь нормально всё шло. Соловьёв теми деньгами сам распоряжался, а мне расписки предоставил. Я отчитался. Как они там их потратили, мне по барабану. Увидел Андрюша, что можно легко бабосы рубить? Да-а-а… Вот же…

— Давай, Андрюша, работать, — вздохнул я. — Грузи первого в багажник, а второго в салон. А я постою посмотрю, чтобы ты не сквозанул по бездорожью.

Малышев посмотрел на меня, потом принялся за дело. Запаску я не возил и багажник у меня был пустой. Первый «шкет» туда вошёл, словно там был всегда. С крупным утырком получилось сложнее.

— Помог бы, — пробурчал Малышев.

— Ага! Бог подаст. Если я помогу тебе в чём-то, то только сдохнуть, Андрюша. Не заставляй меня задуматься о твоей полезности. А то я сам справлюсь с вами обоими.

Вскоре мы с Малышевым и двумя трупами ехали в сторону «Горностая» по «военной дороге». Её мне показал ещё отец, когда мы с ним ездили по грибы на мотоцикле. Она начиналась на «Дальхимпроме» и выходила за своротом на «Горностаевский» полигон, где тренировались морпехи. И она, дорога, была вымощена булыжником. Отличная была дорога. Все её пять километров. Так что, проехали до городской свалки мы