Итальянец на службе у русского царя - Сергей Николаевич Спящий

* * *

Они явно побеждали. Басурмане отступали, а степняки бессмысленно гибли, бросаясь на стальные колоссы паровых танков и подставляясь под огонь следовавшей за ними пехоты. Конечно, степняков ещё оставалось более чем предостаточно, но если они не отступят, то это только вопрос времени, когда все дети степей лягут в сырую землю.

Пока руки привычно выполняли боевую работу, Семён позволил себе отвлечься, подумав о своих мальчишках доверенных ему, когда он был сотником. Многие ли из них сумели выжить? Где они? Как они? После боя надо будет непременно отыскать их и посмотреть на месте. Всё-таки он до сих пор чувствовал ответственность за них, хотя уже больше, формально, не был их командиром.

Бойцы его десятка, собранного из опытных ветеранов, двигались наравне с командиром. Никто из них не погиб и даже не был серьёзно ранен. Они — надежные боевые товарищи. За них нет смысла волноваться. А вот мальчишки, для которых эта война стала первым и, поистине, ужасным опытом, могли сломаться. Сломанный человек на войне долго не живёт. Или погибнет от рук неприятеля или струсит, попытается сбежать и закончит жизнь под топором палача. Ломаться нельзя. Вот гнуться можно, но только с тем условием, что потом обязательно выпрямишься снова.

Неожиданно стало тихо. Семён даже не понял, как это произошло. Вроде вот только вокруг гремели выстрелы, взрывы, крики, свист, стоны. И вдруг тишина. Мгновение ослепительной тишины. Всего одно мгновение. А после она взрвается ужасающей болью. Выронив огнебой Семён схватился за голову и сам не заметил как упал. Ноги больше не держали его. Нахлынула волна страха, беспросветного ужаса.

Окружающие звуки вернулись, но долетали будто через вату. Семён сжал зубы, но заметил, что те, против воли, выбивают чечётку. Картинка в глазах окрасилась алым, но он всё же увидел, как из остановившегося на месте танка пытаются вылезти окровавленные танкисты. Их движение неточны, дёрганы. Кто-то и вовсе падает, едва сумев выбраться из гудящей, как колокол, брони.

Семёну сейчас не до того, чтобы оглядываться. Но что-то невольно попадает в поле сузившегося зрения. Вот солдат его десятка катится по земле зажав голову руками и совсем забыв про выпавшее из рук оружие. Вот пытается встать танкист, видно крепкий мужик, всё лицо у него в крови, кровь течёт из глаз и ушей.

На непонимающих что происходит людей набрасываются степняки. Видно, что их тоже задело. У кого-то из глаз или рта, без видимой раны, течёт кровь. Однако, в отличии от почти всех стрельцов, степняки способны стоять на ногах и их руки сжимают оружие, а лица искривлены в жажде убийства.

Нащупав лежащий рядом огнебой Семён, не пытаясь встать, с колена, стреляет в набросившееся на него степняка. Тот падает, но за ним следующий. И снова выстрел. Благослови господь многозарядные огнебои.

Пока он действует, а не думает, вроде немного легче и ощущение ужаса уже не такое беспросветное. К Семёну понемногу возвращаются силы. Как будто самое главное преодолеть первый, самый страшный порыв и дальше уже будет немного легче. Опираясь на огнебой он встаёт. Пытается идти. Спотыкается об лежащего на земле солдата из его десятка и не придумав ничего иного пинает его и продолжает пинать пока тот наконец не начинает отмахиваться и не делает попытки встать.

— Возьми свой огнебой! — кричит ему в лицо Семён. Окружающие звуки по-прежнему приглушены, но от собственного крика становится немного легче. — Возьми и стреляй!

К счастью, подчинённый слушается его и вместе они отстреливаются от троих степняков нацелившихся на пытающихся с трудом стоять стрельцов.

Дрожащими пальцами Семён пытается перезарядить огнебой. Патроны падают на землю из неловких рук. Он садится на колени и упорно их собирает. Наконец огнебой перезаряжен. В это время товарищу, которого он поднял пинками, сносит голову подобравшейся со спины степняк. Семён неловко, но сильно, как он делал почти всю свою жизнь, колет штыком насаживая степняка на трёхгранное остриё и затем, привычным движением, сбрасывает тело.

Вокруг побоище. Степняки колют и режут русских солдат. Мало у кого получается встать на ноги и оказать сопротивление. Большая часть лежит на земле скорчившись в позе эмбриона и так принимает свою смерть.

Семён отходит к группе стрельцов пытавшихся держаться на ногах, поддерживать друг друга и даже целенаправленно отходить к Венёву. Городские ворота до сих пор стоят распахнуты и некому закрыть их. Охраняющая ворота стража, пушкари на стенах, оставленные в запасе стрельцы — все лежат оглушённые дьявольским колдовством, убивающим звуки вокруг.

* * *

Поток внезапно нахлынувшего страха похож на пропущенный удар. Стоявший на самом краю и державшийся за поручень матрос внезапно падает, переваливается через поручень и с криком летит вниз, но этого никто не замечает.

Секунду назад Леонардо вглядывался в непонятные приготовления осман, а сейчас едва способен стоять, вцепившись в один из канатов, испытывая безотчётный ужас и чувствуя, как невероятно быстро, словно пойманная дикая птица в руках, забилось в его груди сердце.

— Что? Что происходит? — кричит внутри черепной коробки его разум пока сам мастер задыхается от нахлынувшего ужаса: — Чего именно я боюсь? Почему мне вдруг стало так сильно страшно?

Губы пытаются шептать слова литании: — Страх — убийца разума. Я встречусь лицом к лицу со своим страхом. Я позволю ему пройти через меня и сквозь меня.

Но страх не проходит! Страх не проходит!

Перехватывая руками, чтобы не упасть, Леонардо хватается за сплетённый из тонкой металлической проволоки канат и чувствует, как сильно тот вибрирует под пальцами.

Вибрация?

Звук?

Мастер открывает рот и, что есть силы, кричит, захлёбывается, но не прерывается и кричит ещё сильнее. Отчасти помогает. По крайней мере хватает сил оглянуться и увидеть всю команду небесного корабля лежащих на палубе и дрожащих крупной дрожью.

— Кричите! — требуется Леонардо пытаясь тормошить их. — Пойте! Или молитесь! Вслух! Громко!

Его потуги увенчиваются успехом. Царевич начинает читать молитву, остальные присоединяются к нему, повторяя слова.

— А теперь песню! — требует Леонардо. Как назло, на ум не приходит ни одной русской песни. А ведь слышал и не раз и даже пел вместе со всеми, но вот так, сходу, пока раскалывается голова, вспомнить не удаётся. Хотя, кажется, вспомнил одну.

— Ох вы гусли, мои гусли! — орёт Леонардо.

Остальные смотрят на него как на умалишённого. Но тиски страха разжимаются ещё маленько и этого хватает чтобы перерезать верёвки удерживающие мешки с песком и заставить дирижабль резко подняться, выходя из