Курс на СССР: На первую полосу! - Тим Волков

Парень обернулся на свет, прищурился…

Гребенюк!

Глава 14

Передо мной лежал раскрытый блокнот. На чистой странице замер шариковый стержень. Я должен был писать. Статью о доблестных милиционерах, об их победе над преступностью, о том, как они обезвредили опасную банду грабителей и закрыли подпольный цех. Яркий, пафосный очерк для первой полосы. Николай Семенович ждал его к концу дня.

Но вместо строчек передо мной стояло одно и то же лицо. Испуганное, растерянное лицо Сереги Гребенюка в свете фар «Волги», его беспомощный взгляд, когда милиционер оттаскивал его от плачущей девчонки.

«Он вообще ни при чем!» — этот крик его девушки до сих пор стоял у меня в ушах, заглушая звонкий стук пишущих машинок в редакции.

Вот ведь балбес! Сколько раз ему говорил, предупреждал…

Но тут, конечно, девчонка. Против этого не попрешь. Влюбился, парень. И так глупо влип… Во время задержания оказался не в том месте не в то время.

Я снова и снова прокручивал в голове вчерашний разговор со Зверевым. Я зашел к нему в кабинет почти следом за оперативной группой, под предлогом обсудить статью. Конечно, наглость с моей стороны, но тогда я был весь на эмоциях, потому что понимал, что Сергей и в самом деле ни при чем.

— Константин Сергеевич, недоразумение произошло! — сказал я. — Задержали одного человека… Сергей Гребенюк. Так вот, Гребенюк там, в этом цеху, не работает! У него там девушка, он просто зашел за ней, они в кино собрались!

— Девушка, говоришь? — хмыкнул Зверев. — Ну, это мы проверим. Не кипятись, Александр. Разберемся. Если парень чистый, отпустим. Ты должен понимать, что вот просто по одному твоему велению освободить я не могу. Сначала определенные действия нужно провести, опросить, протокол составить, уточнить все. А уж потом…

Он обещал разобраться. Но с тех пор прошло уже больше суток. Телефон молчал. А я знал, что в милиции «разбираться» могли неделями, а то и месяцами. А с учетом того, какое прошлое у Сергея имеется за спиной, разбираться будут долго. Все старые грехи припомнят: и торговлю пластинками, и прочие шалости.

Я не находил себе места. Встал, подошел к окну. На улице шел противный дождь со снегом, превращавшийся в мерзкую кашу под ногами прохожих. Такое же месиво была у меня в душе.

Людмила Ивановна, проходя мимо, бросила одобрительную фразу:

— Александр, статью о наших героях-милиционерах готовите? Мне Николай Семенович рассказал. Молодец! Очень нужный материал!

Я кисло улыбнулся, кивнул.

— И в самом деле, нужный.

Только вот написать бы его…

Мимо пробежал Серега Плотников. Проскочил как ужаленный. Вернулся, огляделся, вновь убежал. Снова прибежал.

— Ты чего? — спросил я. — По срокам сдачи горишь?

— Да если бы! Сань, ты не представляешь! Завтра ко мне записан человек на интервью! Сам Иван Игнатьевич Потапов!

— Кто это? — спросил я рассеянно — не до этого сейчас было.

— Да как кто⁈ — всплеснул руками Плотников. — Заведующий отделом пропаганды и агитации горкома! Человек-легенда! Говорят, он запросто может снять с должности за одну неточную цитату классиков! А я должен брать у него интервью о подготовке к декабрьским торжествам… Он терпеть не может глупых вопросов! А я… Начнут волноваться, что-нибудь не то скажу… Что делать-то?

Мозг, занятый анализом совсем других проблем, выдал самое простое и бытовое решение, лишь бы отвязаться.

— Ну, задобри его чем-нибудь, — отмахнулся я. — Едой, например. Слышал, на полный желудок начальство добреет. Что он, не человек что ли?

Я вновь вернулся к созерцанию чистого листа, как Сергей вдруг замер, а на его лице расцвела улыбка.

— Едой… — прошептал он, словно узник, увидевший ключ от своей камеры. — Сань, да ты гений! Едой!

Он схватил меня за плечи, его глаза сияли.

— Чего? — пробурчал я.

— Людмила Ивановна! Ее пирожки! Помнишь, с капустой и яйцом, какие она на прошлое собрание пекла? Объеденье! Он просто обязан смягчиться! Обязан!

Не дожидаясь моего ответа, он рванул к кабинету, репетируя на ходу себе под нос предстоящую просьбу: «Людмила Ивановна, родная, только вы можете меня спасти… Нужен ваш фирменный кулинарный гипноз…»

Я остался стоять один, глядя ему вслед. В какой-то момент мне стало почти завидно от этой простой, бытовой проблемы Сергея.

Я вновь уставился на блокнот, с силой ткнул стержнем в бумагу. На странице осталась уродливая клякса. Я вырвал лист, смял его и швырнул в корзину. Начал снова, выводя:

«Благодаря слаженным действиям сотрудников органов внутренних дел и ОБХСС…»

* * *

На следующее утро Гребенюка, конечно же, не выпустили. Выгадав минутку, я сгонял в отделение милиции, но меня к нему не пустили. Пришлось возвращаться в редакцию ни с чем. Там я и столкнулся с весьма импозантным гостем, видимо тем самым Иваном Игнатьевичем Потаповым.

Это был человек из каменной породы, такие хорошо смотрятся в граните, в виде памятника. Высокий, грузный, в безупречно сидящем темно-сером костюме и таком же галстуке. Лицо его, с тяжелой, резко очерченной челюстью и густыми седыми бровями, казалось, впечатывалось в память мгновенно.

Холодный оценивающий взгляд гостя медленно прополз по кабинету, отмечая пустое рабочее место Плотникова.

— Где журналист, у которого мне назначено? — надменным голосом произнёс он. — У меня нет времени ждать его!

— Он скоро будет, — ответил я, чувствуя, как электризуется воздух. — Гость явно не любил такого отношения к себе.

— Это что за расхлябанность? — продолжал он накручивать сам себя. — Я этого так не оставлю!

Людмила Ивановна засуетилась, залепетала что-то о возможной задержке в транспорте. Но это только разожгло гнев гостя.

На голоса вышел Николай Семенович. Быстро все поняв, стал приглашать Потапова к себе, предлагая чай. Но заведующий отделом пропаганды лишь молча прошел к столу Плотникова и уселся в кресло для посетителей, демонстративно взглянув на часы. Воздух стал вязким, как кисель. Все понимали, каждая минута опоздания усугубляет грядущий разнос.

И вот, спустя пятнадцать мучительных минут, в редакцию ворвался Сергей. Вид у него был потрясающий. Куртка в рыжих подтеках, на коленке явный след от падения, одна рука прижимала к груди помятую картонную коробку, от которой исходил слабый, но волнующий аромат свежей выпечки. Лицо его выражало вселенское отчаяние.

— Иван Игнатьевич!