Сирийский рубеж 4 - Михаил Дорин

— Верно. Ваша задача — восстановить, облетать вертолёты и обучить ливийцев полётам над морем. С этим у них проблемы. Недавно разбился Ми-14. Два молодых лётчика слишком поверили в свои силы. Вопросы?

Я задумался, а потом спокойно ответил Бурченко.

— Есть. Всего один и не к вам. Виктор Сергеевич, моя задача не меняется и не дополняется, верно? — уточнил я.

Теперь уже Матюшин задумался. По нашему заданию на командировку, я всё должен уточнять именно у него. Причём здесь Бурченко и чего он «выперся», мне неясно.

— Нет, ваша задача остаётся прежней. Пока что нужно восстановить вертолёты, а потом и обучить ливийцев. Насчёт дежурства будем решать потом.

— И учтите, Александр, что основная нагрузка дежурств должна лечь на плечи ливийцев. Не нужно быть везде и всюду. Вы меня услышали.

Я улыбнулся после такого предупреждения.

— Само собой. Только когда дежурить, право определять остаётся за мной. Или вы настолько доверяете ливийцам жизни наших лётчиков?

— Не настолько. Думаю, что мы на этом закончим.

Бурченко, попрощался с нами и вышел.

Как только он закрыл дверь, а в коридоре послышались удаляющиеся шаги, я продолжил.

— Я так и не понял смысл этого разговора.

— Не бери в голову. Этот Бурченко уже всех достал. У него и испытателей на борту «Леонида Брежнева» своя специфическая задача. Кстати, они периодически на берегу появляются. Может сможешь с ними пообщаться. Классные ребята, а старший группы у них совсем молодой парень, но его все уважают.

— И кто он?

— Вроде лётчик-испытатель из конструкторского бюро МиГ. Фамилия ещё такая патриотическая… да ладно, — отмахнулся Матюшин.

Чай с подполковником я всё же выпил. После направился в наш барак, где уже все легли отдыхать. Ливийское солнце заходило за горизонт, и я вышел на улицу, чтобы посидеть на лавке рядом с домом.

В городке были слышны различные голоса. Ощущение, будто я в коммунальной квартире.

— Это что за картошка⁈ Как так её можно чистить⁈ — доносился женский голос из соседнего дома.

— Я тебя, сволочь, запомнил. Да мне по хрен, что ты не знаешь русского. Ещё и братушка! — громко кричал мужик, выгоняя из дома болгарина.

И всё в этом роде. Как Вишенка на торте, поменявшийся запах. Рукотворным озером сейчас уже не пахло, но зато по городу ощущался запах браги.

— А говорят сухой закон, — сказал я про себя.

Всё как у классика — нет таких крепостей, которых бы не взяли коммунисты.

Я потянулся к карману и вытащил письмо Антонины. Оно пришло перед самым отлётом из Сирии. Как бы я ни старался, но желание перечитать его снова пересилило.

Строчка за строчкой, слово за словом я вчитывался, стараясь прочувствовать всё то, что хотела мне сказать Тося. И даже запахи ливийского вечера не могли перебить аромат сирени, которым пропахла бумага.

— Каждую ночь вспоминаю твои глаза… я чувствую, как сквозь моря, пустыни и горы ты улыбаешься мне и сражаешься за мир… Милый, знай, что я люблю и жду тебя, — дочитал я письмо.

Я взглянул в ливийское небо — звёздное, освещённое ярким светом полной луны. Может именно сейчас Антонина смотрит в него так же, как и я.

Разбудил нас не будильник и не команда подъём, а гул. Где-то между кроватями что-то гудело так, будто воздух проходил через аэродинамическую трубу.

— 7… 8… 9, — отсчитывал кто-то с напряжением в голосе.

Я открыл глаза и увидел источник этих стенаний. Товарищ Кеша решил сделать утреннюю зарядку. Причём вовлёк в неё всех, озвучивая каждое движение.

— Есть… не есть… есть… не есть, — продолжал Петров отжиматься от пола.

— Кеша, ты бы с растяжки и хотя бы по утрам начал, — сказал я спросонья.

— Нет. Я сразу бегать начал. И буду увеличивать объём. Сегодня «трёшку» пробежал. Завтра пробегу три с половиной. Потом четыре…

— Эт самое… Кеш, а давай ты через две недели сразу с десятки побежишь. Зато никого будить не будешь, — предложил я.

— Нет. Вух… 15… 16… 17.

По Петрову было видно, как он вкладывается в каждое отжимание. А потом он отправился в душ. По закону подлости, в нём горячая вода закончилась.

— Ёж вашу ж… их жешь… Холодно то как! Ну и гостиница… Хоть бы душ был нормальный! Как так можно⁈

Я сделал свою зарядку, поднялся, умылся в умывальнике. Вода действительно была холодная, но терпимая.

На завтраке в местной столовой комментарии от Кеши продолжились. Он почему-то решил, что утром есть вредно, и отказался от чая с пирожками и оладушками.

— Главное — начать, главное — начать… Я вас на улице подожду. Иначе сейчас наемся, — произнёс Кеша и вышел.

Карим улыбнулся после такого.

— Он так не похудеет.

— Определённо. Ставлю на то, что на обеде съест за троих, — предложил Уланов.

— Не-а. Сейчас вернётся. Услышит, что кому-то дали печеньки с молочком, и прибежит. Это его любимое.

Я подошёл на раздачу и попросил для Кеши стакан молока и несколько печений. Их сегодня давали по желанию. Вернувшись за стол, я обнаружил Иннокентия сидящим рядом с Каримом.

— Ты чего, Кеш? — поставил я перед ним стакан молока.

— Я подумал, что хорошего человека должно быть много. А я — человек хороший, — сказал Петров и с упоением выпил молоко, закусив печеньем.

Счастливее человека я давно не видел.

После завтрака — сразу на аэродром. Солнце едва поднялось, а уже начало припекать. Несмотря на конец февраля, в Тобруке не холодно. Воздух к 10.00 прогрелся до 20°, а ветер нёс со стороны пустыни песок и пыль.

У нашей стоянки уже трудились техники. Запах керосина и металла стоял отчётливый. Как и запахи различных жидкостей.

Один из Ми‑8 наши умельцы ещё больше разобрали, сняв лопасти и один из двигателей.

— Командир, тут много работы, но мы не ищем лёгких… путей, — дёрнул Карим капот второго Ми-8, когда забрался наверх.

— Я должен спросить про срок, Сабитович.

— Пока не знаю. Думаю, на несколько дней точно. Если нужно тренировать ливийцев, то лучше взять рабочий вертолёт. По крайней мере они говорят, что рабочий, — показал Карим на вертолёт на соседней стоянке.

Я подошёл к нему. Вертолёт блестел на солнце, как спящий зверь, которому предстояло проснуться. Медленно начал вести ладонью по борту, чувствуя тепло металла.

Со спины