Итальянец на службе у русского царя - Сергей Николаевич Спящий

Тренировки и правда выдались непростые. Как там говорили воеводы нахватавшись иностранных слов от царя-отца и приближенных им иностранцев: тренировки были недолгими, но интенсивными.

Хорошо показавшего себя Семёна назначили десятником дав ему под начало ещё девятерых опытных стрельцов. Казалось бы, понижение в звании. Был сотником, а стал всего лишь десятником. Но это как ещё посмотреть! Десяток его не простой, особый. Не простые стрельцы, а танковая пехота, понимание иметь надо!

Познакомился Семён с танкистами. Если в стрельцы отбирали парней побольше, что называется «кровь с молоком», чтобы тяжёлый огнебой на себе таскали да запасной порох, да патроны, а кроме того пару гранат, штык, котелок, одеяло и так далее. То танкисты, напротив, все как один маленькие, плюгавенькие, невысокие. Оно и понятно, чтобы в стальной коробке, именуемой танком, сидеть большой рост не требуется, тут напротив станешь выбирать кого поменьше. Волосы у танкистов короткие, а кто-то и вовсе совершенно лыс. Больше того, порой и усов нет и даже бровей. И ожогов много, как старых, зарубцевавшихся, так и ещё недавних. Притом форма у них такая, что всё тело закрывает как у кузнецов, чтобы горячий металл на голое тело не брызнул.

— Ездить на танке всё равно что на огромной раскалённой печи, — шутили танкисты. — Только её, вдобавок, ещё накрыли стальной бадьёй.

Они вообще головастыми были, эти танкисты. Много всего знали. И как пародвижитель устроен и как можно его починить если что. Семён очень их зауважал за то, что в сложной машинерии разбираются. Для него клапана, шестерёнки, передаточные механизмы были тёмным лесом.

Короткая полоса дней промелькнула как не бывало. Орда подошла к городу, под которым уже стояло русское воинство. Городские укрепления, да и сам городок Венёва слишком мал чтобы имело смысл пытаться укрыться за его стенами. Основная битва развернётся в поле, а сам городок лишь часть общих укреплений.

Довелось Семёну увидеть и знаменитый небесный корабль. Не совсем вблизи, тот садился в специальном месте, к которому никого близко не подпускали. Но одного из летунов он видел буквально на расстоянии вытянутой руки. Тот как раз со склада вёз кучу всего, но замученная лошадка артачилась, не хотела тащить телегу. Летун её и так и сяк и даже прикрикнул, а кричать на лошадь самое последнее дело. Понаблюдав со стороны Семён, решился и подошёл. Привычно успокоив животину, скормил ей оставшийся с обеда хлебный ломоть.

— Спаси тебя Бог, добрый человек, — поблагодарил летун.

— Лошадь — животное умное. Может быть даже слишком умное раз и уставать умеет и грустить, — поделился Семён.

Летун неожиданно заинтересовался: — Лошади умеют грустить?

— Ещё больше, чем люди! Человек, если в печали, то стопку хлопнет или песню запоёт, тем и излечится. Коняшки так не могут, поэтому свою лошадиную грусть-печаль переносят тяжелее чем люди.

Так они и шли. Семён вёл взгрустнувшую лошадку под уздцы. Летун сначала сидел на телеге, потом спешился и пошёл рядом. Путь от склада до поля, где небесный корабль привязан за очищенный от лишних веток ствол мощной сосны недолог, но для короткого разговора вполне достаточен.

Семён искоса поглядывал на летуна — молодой парень, на пару лет старше тех мальчишек которых давали ему в обучение. Одет франтовато, но то понятно — чай по небу летает, перед глазами господа-бога кружит. Тут самое лучшее и оденешь, чтобы перед людьми, да небом покрасоваться.

— Как тебя зовут, солдат? — поинтересовался Летун.

— Семён.

— Разреши, Семён, я тебя нарисую?

— Зачем? — опешил старый стрелец и даже остановился.

— Очень ты выразительный.

— Какой-какой?

— Такой… что прямо надо нарисовать. Тебя как по батюшке будет?

— Зови Семёном-стрельцом, не ошибёшься. Ну и рисуй, если хочется.

Летун и правда достал грифель, бумагу, принялся черкать.

— Живопись — один из способов познания мира. Одни говорят, что самый простой, другие что самый сложный. Если бы только существовал способ запечатлеть изображение, не пропуская его через восприятие художника, то каким бы они были: картины, созданные бездушным механизмом? Как отпечаток, оставленный рукой в мягкой глине. Застывший оттиск. Если бог даст мне пережить эту войну, то я хотел бы запечатлеть её. Не просто запомнить, а дать возможность другим посмотреть, как это было.

— Чудно говоришь, — покачал головой Семён. — Но чувствую: от сердца слова идут. Рисуй с богом.

— Так я уже, — обрадовал его летун, показывая набросок: — Похож?

— Да кто его знает! Я на себя со стороны не заглядывался, — усмехнулся стрелец.

За разговором доехали до стражи, преградившей дальнейший путь. Летуна с телегой пропустили. Семён вынужден остаться снаружи. На прощание летун подарил ему монету необычной чеканки. Сказал, что итальянская, с его родины. Как по мнению Семёна — лучше бы золотым рублём наградил. А с этой итальянской монетой что ему делать? Ну ладно, пуска лежит. Чай не сильно большой труд, провести лошадку да языком молоть. Вот только ломтя хлеба жалко, он ведь намеренно его оставил и засушил чтобы после погрызть, а пришлось коняшке скормить. Впрочем, Семён ещё с ужина хлеба отложит, а лошадь такой кусок вряд ли скоро увидит. Пусть порадуется. Животные они ещё ближе к небу чем летуны. Может быть за то, что Семён бессловесную скотину хлебом накормил господь его в следующей битве убережёт. Большего солдату и не надо.

* * *

Джан Батиста делла Вольпе обозревал стрелецкие порядки — ровные коробочки, усеивающие поле боя. Десятки тысяч человек, огромная сила. А если вспомнить что все они, до последнего человека, вооружены как минимум однозарядными огнебоями, то и вовсе становится непонятно на что рассчитывают османы. Одурманенные чёрным колдовством степняки бросаются в бой без раздумий и это помогло им захватить несколько десятков пушечных орудий не успевших уйти из лесных засад. Но и потери они несут просто опустошающие. Собранная османами орда велика, однако отнюдь не бесконечна. И здесь, на подходах к городку Венёва она найдёт свой неизбежный конец.

Утро выдалось холодное и ветреное. Прямо не скажешь, что весна стоит в самом разгаре. Солнце прячется под тучами, еле выглядывает. Дождя бы не пошло. Сражаться в дождь самое последнее дело.

С противоположенной стороны строятся татары и ногайцы. Сколько их осталось? Половина? Три-четверти от начального числа? Всё равно это десятки и десятки тысяч. Плюс видны полки янычар — отборных османских воинов тоже вооружённых огнебоем. Вроде их огнебои похуже чем у русских стрельцов, но кто его на самом деле знает? А