Деньги не пахнут 4 - Константин Владимирович Ежов
– Ты снова следишь за мной?
– Не путай заботу с шпионажем. Когда речь идёт о деловых поездках, телохранители – необходимость. За твоей личной жизнью никто не охотится, – ответ прозвучал сухо, но ровно.
Раздражение всё ещё жило в её движениях, но руки вновь потянулись к прибору. Лёд в бокале хрустнул, словно подчеркнув тишину.
– Если вам довелось провести с ним достаточно времени, какое впечатление он оставил? – голос Рэймонда был мягким, но требовательным.
Пауза, чуть сдвинутая в сторону тарелка, и, наконец, осторожные слова:
– Человек, который хочет сдвинуть мир.
Лоб мужчины нахмурился. Эта фраза могла бы принадлежать её кумиру – Джобсу. Но применённая к Платонову, она звучала тревожно.
– Он и правда шуму наделал в последнее время, – заметил Рэймонд, намекая на дело Epicura и телепередачу.
В голосе проскользнуло неодобрение, и Рейчел моментально это уловила.
– Он выступил против расовой дискриминации. Встал на защиту справедливости. Это же перемены к лучшему!
– Перемены… – губы отца скривились, словно от кислого вина.
Для наследника старого капитала любые сдвиги означали риск. Мир, выстроенный десятилетиями, и так накренён в их пользу. Равновесие обернётся потерями. Но Рейчел видела иначе.
В её голосе звучала вера, глаза горели:
– Пусть методы грубоваты, но цель у него – сделать мир лучше.
Рэймонд вглядывался в лицо дочери, выискивая тень сомнений, но находил лишь решимость. И тогда прозвучал прямой вопрос:
– Ты восхищаешься им?
– Он невероятный человек, – ответила она без колебаний. – Рядом с ним многому можно научиться.
Отрицать не имело смысла, и она даже не пыталась. Под сводами просторного зала витал густой аромат вина и дорогих духов, а в камине потрескивали сухие поленья, выпуская искры и легкий запах смолы. Рейчел, опершись локтем о стол, говорила с тем живым блеском в глазах, который загорался всякий раз, когда речь заходила о людях необычных, талантливых, гениальных. Восхищение такими всегда было для нее естественным, словно влечение мотылька к свету.
Рэймонд же, напротив, не мог скрыть тяжести в голосе.
– Гении не всегда благо для мира, – проговорил он низко, словно вес каждого слова пригибал воздух. – Их самоуверенность толкает на безрассудные шаги, и никакие советы они слушать не станут. Разве Платонов не таков?
История Сергея Платонова говорила сама за себя: пренебрежение сомнениями инвесторов, упорство в стратегии "высокий риск – высокая награда", полное игнорирование чужих денег и осторожных предостережений. В этом сквозила опасность, типичная для одержимого одарённого ума.
– Для них важно лишь то, чтобы итог оказался блестящим. А какими средствами он достигнут – не имеет значения. Ради цели такие люди используют других без тени сомнения.
Рейчел нахмурила брови и возразила, в голосе её прозвенел звонкий вызов:
– Но ведь люди всегда используют друг друга. Тогда выходит, что и ты с Джерардом такие же?
– Да, – не стал отрицать Рэймонд. – Каждый человек в чем-то использует ближнего. Но большинство все же держит свои амбиции в рамках правил и морали. Они ограничивают себя, чтобы не разрушить порядок, чтобы не погрузить общество в хаос. А гении… им плевать, что останется после них, лишь бы результат оказался тем, о каком они мечтали.
И примеров хватало. Достаточно было взглянуть на недавние события: размахнувшийся пожар по всей стране, города на ушах, спецслужбы и полиция в полной мобилизации. И в центре этого – Платонов.
– Люди, что оказываются рядом с такими, тоже обречены пострадать. Потому и прошу тебя держаться подальше, быть осторожной, – голос Рэймонда стал тверже, словно он вбивал эти слова в память дочери.
Некоторое время Рейчел молчала. Казалось, его предупреждение достигло цели, и на сердце легло облегчение. Но её тихо прозвучавшие слова перевернули всё:
– Если рядом оказывается человек, переступающий моральные границы… разве не наша задача – помочь ему остаться на верной дороге?
***
До Калифорнии оставалось две недели.
Попытка пробиться туда под предлогом деловой поездки захлебнулась на корню.
– Это невозможно. Вопросы управления активами – совсем другой отдел, – ответил сухо Джефф.
Не Пирс, как ожидалось. После скандала с "Эпикура" Пирса повысили – кресло в правлении, новый кабинет на верхних этажах, откуда Нью-Йорк выглядел игрушечным городком. Его место занял Джефф, и теперь именно он стал непосредственным начальником.
– Договоренность у тебя была только с Пирсом. Ко мне она не относится. Отныне никаких внешних контактов. Сиди тихо, – добавил он с оттенком недоверия.
После истории с "Эпикура" в глазах Джеффа поселилось стойкое ощущение: подчинённый превратился в мину замедленного действия. И позволять этой мине свободно гулять за пределами офиса он не собирался.
Сквозило в его голосе малодушие, и от этого становилось тесно в кабинете.
Мысль вертелась одна: "Сначала нужно разобраться с этим". Ведь поездка в Калифорнию через две недели была только началом. Полноценное наступление на "Теранос" потребует новых разъездов, подготовок, встреч. Но начальник намертво встал поперёк дороги.
Уйти из "Голдман" и обрести свободу? Да, но вместе со свободой потерялась бы сила имени, тот самый авторитет, что открывал нужные двери.
Задача стояла тонкая: остаться внутри корпорации, но работать вне её задач, сохранив свободу для расследования "Теранос".
Ясно было одно: Джефф никогда не подпишет такой карт-бланш.
Значит, оставался другой путь.
"Если Джефф отказывает – убедить кого-то выше".
Как бы ни называлась его должность, Джефф – лишь винтик. А вот Пирс теперь сидел там, где решались настоящие вопросы.
Сообщение ушло короткое: "Есть важный разговор. Напиши, когда сможешь".
День прошёл в тишине. На экране телефона не загоралось новое уведомление, и с каждой минутой ожидание липло к вискам неприятным холодом. Понятно, что новый пост делает Пирса занятым, но времени ждать больше не оставалось.
Пальцы уже коснулись клавиш, готовые отправить повторный запрос, когда экран наконец вспыхнул:
"Поднимайся сейчас".
На сорок седьмом этаже башни "Голдман", в угловом кабинете, где стеклянные стены открывали сразу два горизонта, стоял человек и смотрел в пустоту. Под его ногами мягко пружинил ковер, приглушая шаги, а за окнами вечернее солнце растекало по воде Гудзона густую, густо-алую краску. За рекой простирались серые кварталы Джерси, уже окутанные лёгкой дымкой.
Пирс, однако, не видел ни реки, ни заката. В руке горел экран смартфона.
