Тренировочный день 8 - Виталий Хонихоев
— Если ты моя подруга, то ты должна меня поддерживать, а ты! Ксюха, дай-ка сюда бутылку!
— Не дам. — говорит Оксана и сдувает волосы со лба: — она меня дурой назвала. И Янку тоже.
— Она это не со зла. — пытается уладить все миром Яна: — она на самом деле так не думает.
— Думаю! — встает и упирает руки в бока Инна: — еще как думаю! Вы все тут дуры! Эта вон решила со своим учителем физкультуры замутить, идиотка! А ничего что это именно твоя мама и пожаловалась, что ты и Попович слишком уж «запанибрата», а?
— Чего⁈ — от лица Лизы отлила кровь и на секунду она стала белой как мраморная статуя.
— Того! — Инна протягивает руку и после короткой, но интенсивной борьбы — отбирает бутылку у Оксаны: — отдай, мне тоже выпить сейчас нужно. — девушка решительно отпивает из горлышка.
— Сильная… — жалуется Оксана и дует на пальцы: — отдавила два пальца, горилла…
— Моя мама… — выдавливает из себя Лиза и садится на скамейку за стол, так, словно ей ноги подрубили: — быть не может…
— Еще как может. — безжалостно режет по живому Инна: — она и устроила все это собрание и жалобу директору написала, да не одну. Штук пять.
— Мама… — бормочет Лиза: — как? И… зачем?
— А ты, наверное, с мамой делишься всем. — предполагает Яна: — у вас же хорошие отношения. Со взрослыми всегда так — ты им доверяешь, а они потом обязательно это против тебя же и используют. Так всегда, сперва говорят «говори правду и тогда ничего плохого не будет, главное, чтобы ты правду сказала», а потом оказывается, что лучше бы молчала вообще. Я вот маме про лагерь рассказала и про то что мы самогонку Ксюхину пили и что подглядывали за Поповичем, так она только посмеялась и сказала что они в юности еще и не такое творили… а потом на родительском собрании все разболтала!
— Так это из-за твоей мамы все узнали про нас⁈
— Она не хотела! Случайно вырвалось. Откуда она знала, что все так воспримут…
— Дура ты Баринова и мама твоя от тебя недалеко ушла, вот нашла, о чем говорить с родителями. — качает головой Оксана Терехова: — если мой отчим узнает, что я у него самогонку сперла, то или убьет на месте или посадит с собой пить… и я еще не знаю, что хуже. Пожалуй, лучше пусть сразу убьем, меньше мучаться буду…
— А… твои родители не узнали? — осторожно спрашивает Яна.
— Мои предки на родительские собрания не ходят. — гордо заявляет Оксана: — они ж прекрасно понимают, что ничего хорошего там не услышат. Это вы все… отличницы, комсомолки, активистки. А я — андерграунд и темная сторона Луны, у меня свое виденье мира. Я может Ван Гог. Непризнанная гений.
— Моя мама меня предала. — говорит Лиза, уставившись в пространство стеклянными глазами: — а ну дайте мне бутылку, мне нужно выпить. Теперь-то я знаю почему взрослые так сильно хотят забыться в алкогольном угаре. Это вовсе не из-за экзистенциального ужаса бытия как Хемингуэй писал, а потому что все вокруг сволочи…
— Так это и есть экзистенциальный ужас бытия — осознавать, что все вокруг сволочи. — тихонько замечает Оксана: — а особенно страшно, когда это близкие люди.
— Предавать могут только близкие. — замечает Яна: — далекие не могут предать, потому что предать — это злоупотребить доверием. А если ты человеку и так не доверяла, то и предать он тебя не может. И вообще, то что твоя мама нажаловалась на Поповича это не предательство. Она просто по-своему за тебя беспокоится.
— Лучше бы нож в спину воткнула. — говорит Лиза и отхлебывает глоток виски из бутылки, закашливается и сгибается пополам. Стоящая рядом Инна — хлопает ее по спине и забирает бутылку.
— Давай сюда. — говорит она, наблюдая как Лиза утирает рот предплечьем: — и хватит тут нюни разводить! Найдешь себе еще таких вот старперов, вон в парке по пятницам и субботам столько таких шарахается, выбирай — не хочу.
— … — Лиза молчит, глядя в пространство.
— Лиза! Ну перестань, ну пожалуйста! — не выдерживает Яна: — Инна! А ты не дави на нее так… видишь же, что с ней происходит.
— Что? — Инна отрывается от бутылки и бросает взгляд на Лизу. Вздыхает. Наклоняется чуть вперед.
— Ладно. — говорит она: — Поповича твоего не из-за этого уволили. И вообще не уволили, а он сам уволился. Потому что директор орал на него кабинете из-за того случая с гранатой в лагере.
— А? — поднимает заплаканное лицо Лиза: — но при чем тут граната?
— Так он должен был заявление написать. И рапорт. И в отчете отразить. Не знаю как, да только тогда Лермонтовича на учет бы поставили, в детскую комнату милиции, понимаешь? А учет в детской комнате милиции — это прощай комсомол, на секундочку. И вообще серьезно. Говорят мама Лермонтовича за него попросила очень, а наш Попович и вступился. А директор сказал — или ты, Виктор Борисович, заявление на Лермонтовича пишешь, или заявление на увольнение по собственному желанию. Ну вот наш рыцарь на белом коне и написал заявление. Как ты понимаешь — на увольнение.
— Получается Попович спас Вовку Лермонтовича. — задумчиво говорит Яна: — получается, что он вроде как рыцарь, но тогда выходит, что Вовка — его принцесса?
— Чего⁈ Баринова!!
— Ой! Да я вовсе не то хотела сказать! — тут же поднимает руки Яна: — в тот раз в лагере он нас всех пытался спасти! И, наверное, тебя в первую очередь! Да, я так и видела в его глазах «пусть я умру, но Нарышкина — останется жить!», скажите девочки? — она оглядывается в поисках поддержки.
— Точно. — кивает Оксана Терехова: — чего он иначе на гранату животом бросился. А представьте была бы она боевой? Разорвало бы его на части и все ради тебя Лиза, так что пожалуйста перестань уже плакать. У тебя глаза красные будут.
— А вот мне интересно, откуда Попович так хорошо про гранаты знает? — задается вопросом Инна: — вот никто даже среагировать не успел, а он уже сообразил. Простой физрук бы растерялся.
