Тренировочный день 8 - Виталий Хонихоев
Вокруг расстилался пейзаж технологического апокалипсиса. В двухстах метрах виднелись скелеты корпусов бывшего санатория — кирпичные здания с выбитыми окнами, из которых торчали остатки рам. Крыши частично обвалились, обнажив почерневшие от времени стропила. Стены покрылись мхом и граффити, а из трещин в асфальте пробивались сорняки и молодые березки.
Между зданиями пролегали заросшие дорожки, по краям которых валялись обломки бетонных плит и куски арматуры. Старые фонарные столбы стояли покосившиеся, с разбитыми плафонами. Где-то вдалеке виднелись ряды гаражей — более новых, но тоже обветшалых, с покосившимися воротами и выцветшей краской.
А за всем этим, сквозь заросли ивняка и кустарника, поблескивала речка — единственное живое, что осталось от прежнего пейзажа. Ее журчание было едва слышно в тишине заброшенного места.
— А во-вторых? — задается вопросом Яна Баринова, в свою очередь садясь на перила беседки: — что там во-вторых?
— Во-вторых?
— Ну ты говорила, что, во-первых, у нас сегодня виски. — напоминает Яна: — даже палец вон на руке загнула.
— А, во-вторых, у меня горе. — говорит Лиза: — мой Витя уволился из школы. И даже ничего мне не сказал!
— Как бы он тебе сказал, если ты вон, в Болгарии на Солнечном Берегу в минималистичном купальнике загорала? — резонно замечает Инна: — куда бы он тебе звонил? На деревню дедушке?
— Ладно. Пусть не мог позвонить. Но написать-то записку мог?
— Вот именно из-за этих записок его из школы и уволили. — кивает Инна: — потому что «запанибрата» это не только когда с мальчишками он воздушных змеев запускает и учит как драться правильно, но и когда он с девочками слишком уж близко… дружит.
— Это ты на что намекаешь? — нехорошо прищуривается Лиза: — Коломиец?
— Да я не намекаю, я прямо говорю. Ты бы к Поповичу лыжи так не намазывала салом, а то вся школа знает, что ты ему глазки строишь. Думаешь его за это по головке погладят? Ладно что уволили… вон ты знаешь, что с Доброй Вожатой произошло? Уголовное дело возбудили же! И это на секундочку девушка была. А ну как Попович на твои авансы поддался бы и зажал тебя в коридоре, да в кладовку свою затащил и на матах спортивных разложил бы, а?
— Ты… ты чего⁈ — Лиза стремительно краснеет и прижимает ладони к щекам: — ты что такое говоришь-то⁈
— Вот-вот. — удовлетворенно говорит Инна, глядя на ее покрасневшее лицо: — вот из-за этого он и уволился наверное. Чтобы ты ему такое лицо не делала.
— Инна!
— А что Инна? Думаешь он железный, что ли? У него совершенно нормальный мужской аппарат и все работает, мы же в тот раз за ним подсматривали. А тут ты такая, на все согласная и несовершеннолетняя. Да для него, ты Нарышкина — это сразу десять лет строгого режима без права переписки в тугих джинсах и своей обтягивающей майке! Между прочим, если бы англичанка в таком в школу пришла, ее бы точно потом уволили… — ворчит Инна и качает головой: — не, сейчас тебе даже лучше будет. Возраст согласия с шестнадцати, никто не мешает тебе его по городу преследовать, разве что его многочисленные девушки против будут. Хотя если они все такие как эта Ирия Гай, то может и не против…
— Не слушай ее, Лиза. — говорит Яна Баринова: — ты чего? Не слушай и не обижайся. Инна просто… ну она прямая. И считает, что вы не пара, потому что разница в возрасте, а еще потому что Виктор Борисович бабник.
— Бабник — это когда комплименты говорит и цветы дарит и глазки строит. А когда у тебя две женских городских команды в любовницах — это какое-то другое определение нужно искать. — ворчит Инна: — вон по тебе Лермонтович с прошлого года сохнет, Лизка. И не только он, в нашем классе трудно найти мальчика, который бы к тебе равнодушен был. Найди себе ровесника. Ну или если вот так уж чешется постарше кого — вон в выпускном кого.
— Лиза, ты главное не расстраивайся. — быстро добавляет Яна: — ну уволился и что? Главное, что жив и здоров и все с ним хорошо. Лиза⁈ Лиза!! — она с округлившимися глазами смотрит как Лиза решительно отбирает плоскую фляжку виски у Инны, откручивает крышку и делает два глотка. Закашивается и вытирает рот предплечьем. Яна тут же бросается похлопать ее по плечу.
— На. — Лиза толкает фляжку ей в руку: — вкус отвратительный, всю глотку обожгла, на, пей.
— Но я… — Яна открыла было рот, но взглянула на Лизу и взяла фляжку. Отпила глоток и прислушалась к своим ощущениям.
— Не так уж и плохо. — сказала она: — но, Лиза, в самом деле — не расстраивайся ты так. Сейчас мы посидим, поговорим… кха-кха! — она откашлялась и передала бутылочку дальше — Оксане Тереховой: — на вот.
— Она ж весит как мешок картошки, ее с запаха вынесет. — говорит Инна: — Ксюха, не пей, тебя снова накроет.
— То есть о ее чувствах ты печешься… — говорит Лиза.
— Ну вот, началось. — закатывает глаза Инна: — да именно, потому что я о тебе забочусь, дура ты такая, я и говорю тебе все это! Мне вообще было бы легче как вот эти две дуры — ничего тебе не говорить, вон, подарочек из-за границы получить и радоваться, какая ты умная и классная, Лиза! И как тебе повезло с Поповичем и что вы скоро поженитесь, заведете детей, купите себе квартиру на Профсоюзной, и ты ему свитер с оленями свяжешь.
— Две дуры?
— Не до тебя, сейчас, Ксюха.
— Девочки, не ссорьтесь!
— Вот скажи, Баринова, если бы я хотела поссориться, а ты со своим «девочки не ссорьтесь» влезла бы — как бы это помогло, а?
— Оксана, не пей!
— Две дуры?
— … так что даже не смей тут говорить, что я о тебе или о твоих чувствах не думаю, дура ты заграничная! Да если бы мне было плевать, я бы и слова не сказала! Думаешь мне охота каждый раз с тобой сраться из-за твоего Поповича⁈ Со своей лучшей
