Тренировочный День 9 - Виталий Хонихоев
В «бардачке» машины, куда порекомендовал заглянуть новый знакомый — лежал довольно пухлый конверт с наличностью. Виктор едва только туда заглянул и понял, что перед ним довольно крупная сумма, больше, чем годовая зарплата тренера это уж точно. Толстая пачка двадцатипятирублевых купюр с Владимиром Ильичом, сиренево-фиолетовые бумажки… Николай сказал, что это компенсация и что о возврате и речи быть не может, если Виктор не хочет принимать подарок — он волен делать с ним что угодно. В печке там сжечь или в окно выкинуть, его дело.
Выкидывать в окно деньги Виктор не стал, исходя из принципа «если они вам платят, значит они вам должны». Испытывать долг перед кем-либо заранее он не собирался, если вдруг Николай подойдет и скажет, что вон нужно что-то сделать, «ведь мы тебе уже заплатили» — пусть договаривается с нуля. Так что он со спокойной совестью пошел сегодня в ресторан, впервые за все это время чувствуя, что может себе позволить не смотреть на ценник в меню и не высчитывать в голове сколько же ему дней осталось до зарплаты и как же протянуть это время, экономя на всем. В коммуналке было хорошо, там его все время Глафира Семеновна подкармливала, сокрушаясь что от него «одни глаза и кости остались», да и из общего котла всегда что-то перепадало, особенно от Гоги Барамовича. А одному жить на зарплату школьного учителя было бы тяжковато… и не потому, что зарплата маленькая, а потому что накапливать капиталы и жить «в меру своих возможностей» он никогда не умел. Впрочем он никогда особо не был падок на «шмотки», это его Маша Волокитина пристыдила и вынудила одеваться получше. Так и сказала, что «парень ее девушки не должен как вахлак ходить, что про Лилю подумают!». То, что самой Лиле было глубоко фиолетово что и как про нее подумают, Маша опустила за скобками. Дескать твоя внешность, Полищук — это репутация Лили, а мне не все равно что про нее подумают, изволь нормально одеваться. Тем более что на свидание идешь со своей училкой этой, изменщик коварный, должен выглядеть на все сто. Пусть у нее там волосы вылезут от зависти, что такого мужика упустила, вот.
— Да. — признается он вслух: — действительно перемены произошли. Но вынужденные.
— Да уж конечно. — скептически поджимает губы Альбина: — надо полагать. По доброй воле ты бы нипочем нормально не оделся бы. Пришел бы в своих синих трениках, вытянутых на коленках и в мастерке, которой сто лет в обед. А тут от тебя даже одеколоном пахнет… как будто над душой стояли…
— Ничего подобного. — отрицает Виктор, вспоминая как Маша Волокитина всего его осматривала после тренировки, узнав, что он в ресторан намылился. Не поленилась, пошла к нему домой, самолично ему одежду выбрала, Лилю привлекла, одеколон у Батора взяла… вот зачем ей это нужно было? Наверное, угрызения совести испытывает, что у него девушку увела. В свою очередь Виктор угрызений совести не испытывал, опять-таки считая, что «если платят — значит должны». Разубеждать Машу в ее заблуждениях он не собирался. Два-три раза сказал и хватит.
— Ладно. — Альбина Николаевна придвигает к себе меню, настоящую книгу в кожаном переплете с тисненными буквами, выглядящими как средневековый фолиант.
Ее пепельно-русые волосы собраны в идеальный французский пучок — ни единого выбившегося волоска, даже после целого дня в школе. Виктор помнит, как девчонки из старших классов шептались, пытаясь разгадать секрет ее причёски, но конечно никто так и не узнал секрета.
Лицо у неё было той правильной славянской красоты, которую в журнале «Работница» назвали бы образцовой — высокие скулы, прямой нос, чётко очерченные губы, которые она красила неярко, но всегда безупречно ровно. Серо-голубые глаза смотрели на мир с холодноватым любопытством энтомолога, изучающего редкий вид бабочек. За это отстранённое выражение лица, за слегка надменную, всегда холодную манеру поведения и безупречный внешний вид старшеклассники и прозвали её «Мэри Поппинс» — по песне из фильма, где героиня пела что она «само совершенство».
На ней было тёмно-синее платье, сидящее по фигуре, явно не местного пошива, как и все, что было на ней. Строгое, с белым воротничком и манжетами, но сидело так, что подчёркивало стройную фигуру, не нарушая при этом границ приличия. На шее — тонкая золотая цепочка с небольшим кулоном, в ушах — скромные золотые серёжки-гвоздики. Ничего лишнего, ничего кричащего, но весь облик выдавал человека, который точно знает себе цену.
Руки у неё были красивые, с длинными пальцами пианистки. Ногти покрыты бесцветным лаком, на безымянном пальце правой руки — тонкое серебряное кольцо с небольшим камушком. Обручального кольца не было — Альбина Николаевна была той категорией советских женщин, которые считали карьеру важнее замужества. По крайней мере, на данном этапе.
Запах французских духов — не «Красная Москва», которыми благоухала половина зала, а что-то более тонкое — окутывал её едва уловимым облаком. В Колокамске такие не достать было, разве что в столице по большому блату.
— Посмотрим, что же сегодня нам может предложить этот ресторан… — задумчиво говорит она, перелистывая страницы.
В её голосе слышался лёгкий московский акцент — она нарочито чётко выговаривала все звуки, словно демонстрируя превосходство столичного образования над местным. Два года назад приехала в Колокамск по распределению после аспирантуры МГУ. Все знали, что это временно — отработает положенные три года и вернётся в Москву, возможно, уже с защищённой диссертацией о специфике преподавания английского языка в условиях провинциальной школы.
— Я взял на себя смелость и уже сделал заказ. — говорит Виктор: — чтобы ты не ждала. Ты знала что тут можно минут сорок заказ ждать?
— Ну конечно. Это же высокая кухня, а не школьная столовка, где все готово и только разогреть. — Альбина Николаевна закрывает меню: — что же, тогда я доверюсь твоему выбору, Виктор. Надеюсь, мне не придется об этом пожалеть.
