Итальянец на службе у русского царя - Сергей Николаевич Спящий

Утро, как много в этом слове. Особенно если вставать приходится, по обычаю, рано, а вчера, сверх меры, баловался разными явствами да напитками.

— Проснись, проснись, Фрязин. Вот, квасу холодного хлебни, сразу жить легче станет.

Чьи-то руки настойчиво совали в губы край чаши.

— Что за гадость! — возмутился Леонардо. — Кислый!

— Такой и должен быть, — заверил его сосед каким-то образом, оказавшийся в комнате Леонардо. — Сейчас подействует, подожди минутку.

Кислый, до дрожи в зубах, напиток и правда подействовал самым живительным образом.

— Мишка, ты что тут делаешь, как вошёл?

— Не заперто у тебя было. А что делаю — так не позволяю проспать первый день на службе. Вставай давай, выходить пора!

— Meglio un magro accordo che una grassa sentenza (Лучше худое соглашение, чем жирный приговор), — пробормотал под нос Леонардо.

— И то верно, — согласился сосед.

Леонардо удивился: — Так ты понимаешь?

— Ваших здесь много. Хочешь, не хочешь, а по верхам всего нахватаешься, — ушёл от ответа Мишка. — Да ты вставай скорей, опоздаем!

Приказ Дивных Дел располагался в отдельной крепости, на манер большого Кремля, хотя и поменьше, но со своими башнями и небольшой площадью, на которой уже запарковалось не меньше десятка пародвижителей. Выстроен он был полностью из красного кирпича, прорезанного бойницами окон и разбавленного куполами невысокой церквушки, теряющейся на фоне более высоких башен.

— Сначала к отцу Григорию, — заявил Мишка, потащив мастера в церковь.

— Заутреннюю стоять? — предположил Леонардо.

— Отметиться!

В церкви, вместо душных благовоний и тяжёлой, давящей на плечи тишины стояла самая настоящая рабочая суматоха. Видный мужчина с почти квадратной фигурой, больше подошедшей какому дружиннику, но обряженный в одежду священнослужителя немедля отмечал каждого входящего в бумагах перед собой, осенял крестом, что-то говорил и пропускал дальше.

Досталось и Леонардо только успевшему пискнуть что он, дескать, католик.

— Господь един, — степенно заметил священник. — Что люди на земле напутали, то их грех. А на небе всё просто. Вижу — новичок. Кто таков?

Леонардо представился.

Заглянув в записи и удостоверившись, что там уже есть такой, священник посветлел: — Звать меня можешь отцом Григорием. Если что непонятно будет или не знаешь у кого спросить, то ко мне и подходи. Сам не отвечу, так направлю к кому следует. В бумагах указано пристроить тебя к делу о стрелах огненных, самолетящих, называемых ракетами. Коих вот этот прохиндей ещё с прошлой весны не может нормально сделать. Берёшься ли?

— Посмотреть надо.

— Вот сразу и посмотришь, а я приписываю тебя к делу, — веско закончил отец Григорий.

Мишка ткнул в бок так, что Леонардо немного скривился: — Вместе пропадать будем. Да не бойся, там не так сложно. Стрелы у меня уже летают, только пока мимо.

Потирая бок, мастер спросил: — Если не сложно, то что сам не сделал?

— Да говорю: уже летают. Хорошо летают! Только попадают не куда надо, а куда бог пошлёт.

— Не поминай имя господне, прохиндей, — рассердился отец Григорий.

— Что это я — прохиндей?

— Всё ловчишь и увиливаешь. Прохиндей и есть, — припечатал священник. — Знай же, главным по стрелам назначаю Фрязина. Тебе, Фрязин и ответ после за результат держать, сначала передо мной, а после, быть может, и перед царём-отцом.

— Вот, ты теперь уже и начальство, — обрадовался Мишка снятой с его плеч ответственности. — Пойдём, покажу нашу каморку.

Вход во внутренние помещения приказа проходил через церковь и кроме отца Григория там имелось полно крепких, похожих на дружинников, монахов с непроницаемыми лицами и внимательными глазами. Пройдя мимо них, они вышли во внутренние залы, где Мишка буквально потащил его в сторону, потом по лестнице, снова в сторону и наконец гордо представил: — Мои… точнее теперь похоже, что уже наши хоромы.

Хоромы состояли из пары комнат, заваленных разным хламом, в основном полыми трубками из металла, дерева и даже из плотной бумаги. На столах в дальнем конце помещения разложены какие-то чертежи, но добраться до них из-за разбросанного мусора также непросто как пройти по минному полю.

— Рабочий беспорядок, — нисколько не смущаясь пожал плечами Михаил.

Леонардо предложил: — Давай, немного, приберёмся. — чуть подождал и добавил: — Прямо сейчас.

Спустя несколько часов помещение стало выглядеть гораздо лучше. По крайней мере по нему можно ходить, не опасаясь запнуться или удариться о что-нибудь тяжёлое, а вдобавок ещё и острое. Леонардо прилип к лежавшим на столах чертежам и кривовато сделанным рисункам.

Мастер поинтересовался: — Ты рисовал?

— Ну я, — нахохлился Михаил. — Подумаешь, что криво, главное — всё понятно.

— Точность мыслей должна выражаться в точности линий, — ответил Леонардо. — Без дисциплины тела невозможно достичь дисциплины ума.

— Это может быть там, у вас, а на Руси главное дело. Сделал дело, выполнил царский наказ — считай герой.

— Но ты его пока ещё не выполнил, — прищурился Леонардо.

Мишка вздохнул: — И то верно.

— Рассказывай, что за огненные стрелы. Подожди, вот эти чертежи, их царь Иван рисовал?

— Он, отец наш, когда про трёхклятые стрелы рассказывал и задачу ставил.

— Смотри какая поразительная точность линий, — залюбовался чертежом Леонардо.

— Так это царь рисовал. А здесь я.

— Учись у лучших. Стремись их превзойти.

— Превзойти царя-отца? Да проще взлететь при жизни в рай господень, — возмутился и даже, кажется, рассердился Михаил.

— Что сделал один человек, то сможет и другой. Я в это верю, — ответил Леонардо.

— Если человек! А царь наш не меньше, чем посланник божий. Может и вовсе — один из добрых его ангелов к нам грешным спустившийся ради нашего спасения из тьмы и пороков.

— Меньше теологии, больше практики, — потребовал мастер.

* * *

…сколь сильно огонь и дым извергаются из узкого горла сосуда, столь же сильно он сам устремляется в противоположную сторону. Как отскакивает лодка, когда ты прыгаешь с неё на берег, так и сосуд летит, истекая пламенем. Дабы сила огня не рассеивалась впустую, подобно дыму из очага, его должно направить через сужающийся канал — устье-колокол. Сие устье формирует стремительный поток, придающий снаряду наибольшую мощь.

За прошедшие четыре месяца Леонардо наловчился писать сразу на русском языке, без того чтобы сначала формулировать мысли на привычной латыни, а после переиначивать на придуманную и внедрённую царём Иваном Третьем письменную грамматику. Аккуратный почерк расставлял буквицы-бусинки ровными рядами, словно солдат на поле боя.

За лаконичными предложениями скрывались сотни попыток: успешных, частично успешных или вовсе не успешных и даже опасных. Как на вторую неделю, набивая ракету чёрным порохом кто-то из них ошибся, и та взорвалась прямо в канале пускового устройства, разворотив его полностью и инициировав подрыв соседних