Черные ножи 5 - Игорь Александрович Шенгальц

Единственный плюс — Олаф тут же стал как шелковый. Глаза его округлились, левая рука мелко затряслась. Он был полностью подавлен произошедшим и сделал бы сейчас что угодно, лишь бы не разделить участь своего напарника.

— Мой друг — контуженный на полях войны, — пояснил я немцу, — за себя не отвечает. Опасный человек. К тому же румын. Советую не делать резких движений.

— Я проведу вас, куда угодно, — закивал головой Олаф, косясь на тело своего друга. Крысиные «шашлыки» давно сгорели на костре и теперь жутко воняли. — Если пообещаете отпустить меня после. Клянусь, я никому ничего не скажу!

— Отпустим, — легко согласился я.

Конечно, отпустим. Если только мой друг-румын не будет против.

Глава 6

Интерлюдия 1

Иосиф Виссарионович Сталин курил трубку и смотрел, казалось, мимо своего собеседника. Однако, тот нисколько не обманывался, понимая, что все это лишь очередная игра, а на самом деле Вождь слушает очень внимательно, не упуская ни единого факта.

— Значит, ты говоришь, он жив?

— Жив и даже относительно здоров, — Берия поправил пенсне, — и просит встречи со своим отцом.

— А почему мы должны с ним встречаться? — резко поднял взгляд Сталин. — Он попал в плен к врагу, хотя мог достойно погибнуть в бою. Значит, что? Жизнь ему дороже чести и совести. Это ненадежный человек, Лаврентий, и нам не о чем с ним говорить.

Лаврентий Павлович так не считал, но глубоко сомневался, стоит ли сейчас спорить с Верховным. Яков Джугашвили никогда не был любимчиком отца — ни в прошлые годы, ни, тем более, теперь. И пусть история с бунтом в Заксенхаузене и оправдывала многое, но все же, публичное отречение от сына уже случилось, и восстановить отношения казалось делом практически невозможным.

С другой стороны… Яков рассказал много интересного. Можно попробовать разыграть эту карту.

— Иосиф Виссарионович, — осторожно начал Берия, — помните того неуловимого танкиста, который грезил о будущем? Буров его фамилия. Так вот, именно он принимал активное участие в восстании в концлагере. Более того, он лично зарезал Гиммлера на плацу прямо перед заключенными, чем крайне воодушевил их.

— Откуда сведения? — Сталин уперся тяжелым взглядом в переносицу Берии, и у того сразу разболелась голова.

— Из первых рук. Показания выживших и сумевших после перейти линию фронта. Наконец, показания Якова, из которых следует, что Буров несколько раз имел с ним беседы и даже просил кое-что передать.

— И что же просил передать танкист? — заинтересовался Верховный.

— Что он честный человек и погиб смертью храбрых.

— А он погиб? Это точно установили?

— К сожалению, его дальнейшая судьба мне неизвестна. В той суматохе и неразберихе, что творилась после уничтожения лагеря, сложно было отследить одного конкретного человека. Но почему-то мне кажется, что он уцелел. Такие люди просто так не умирают.

— Очень он меня интересует, этот твой Буров… — Сталин сильнее раскурил трубку и демонстративно выдохнул дымом в лицо Лаврентию. Старый трюк, тот даже не поморщился. — Ладно, так и быть, приведи ко мне Якова, расспрошу его обо всем лично.

Это был успех, на который Берия и надеяться не смел. Поэтому, чтобы не спугнуть удачу, он покинул кабинет, даже не кивнув напоследок Поскребышеву в коридоре. Тот удивленно уставился в удаляющуюся спину, пытаясь прикинуть, что произошло в стенах кабинета, и почему Лаврентий почти бежит.

Но уже через час, когда Берия вернулся обратно в сопровождении двух солдат и Якова Джугашвили, одетого в поношенную офицерскую форму без знаков отличий, ему все стало понятно. Отец захотел увидеть сына. В обычной семье в этом не было бы ничего удивительного, но тут могло случиться все, что угодно. Предсказать реакцию Сталина невозможно.

Поскребышев заглянул в кабинет Верховного и пригласил:

— Проходите, товарищи! Он вас ждет…

Бойцы остались снаружи, а Лаврентий и Яков вошли внутрь. Несмотря на то, что Берия буквально только что был здесь и, казалось, уловил настроение Вождя, сейчас он понял, что все изменилось. Сталин был мрачен. Он бросил на своего сына лишь один короткий взгляд и вернулся к бумагам, разложенным на столе.

Яков же, наоборот, шедший с гордо поднятой головой, встал в вольной позе и сейчас смотрел на своего грозного отца без страха и смущения. Такое его поведение Лаврентий Павлович видел, наверное, впервые в жизни. Обычно Яков чувствовал себя в присутствии Сталина подавленным. Но не сегодня.

— Пришли, значит? — Иосиф Виссарионович поднял, наконец, взгляд на вошедших. — Ну, проходите, проходите, не толпитесь в дверях.

Лаврентий знал этот тон, и обычно он не предвещал ничего хорошего. Яков, тоже хорошо знавший отца, чуть дернул бровью, но прошел вперед.

— Присаживайся, товарищ Берия, — Вождь кивнул на один из двух стульев, стоявших напротив его стола. Якову сесть он не предложил и вообще смотрел как бы мимо него, и тот так и остался стоять навытяжку.

Сталин взял кисет, высыпал на ладонь табак и принялся неторопливо набивать трубку. Казалось, воцарившаяся тишина била по ушам. По крайней мере, у Лаврентия Павловича, который очень тонко чувствовал любые нюансы, сложилось такое впечатление.

Раскурив трубку, Верховный окутался клубами дыма. Потом соизволил взглянуть на сына и негромко спросил:

— Давай, Яшка, расскажи, как тебя угораздило в плен к фашистам попасть? Почему не погиб, а позорно сдался?

— Был ранен, без сознания. Потом было поздно.

— Почему после не бросился на них, хотя бы с кулаками? Умер бы как мужчина — гордо! А не жил бы, как собака, на цепи.

Лаврентий видел, что Сталин специально провоцирует сына, ожидая, что тот не выдержит и взорвется, но Яков был на удивление собран.

— Мертвый пес не может укусить, — ответил он, — а живой способен. Иосиф Виссарионович, мы сумели отомстить! Концлагерь Заксенхаузен разрушен до основания! Почти восемьсот человек сумели спастись. Я не знаю судьбу каждого, но наша группа успешно перешла линию фронта почти без потерь. Уверен, многим улыбнулась удача. Мы сумели!

Верховный слушал эту речь без каких-либо эмоций на щербатом лице. Когда Яков замолчал, он сказал как бы в пустоту:

— Немцы предлагали обменять тебя на кого-то из их отребья рангом повыше, но я отказался. Не будет такого, чтобы я с ними торговался. На войне, как