Театр – волшебное окно - Коллектив авторов

Стрешнева хотела,

Но не улетела —

Даже бомбовоз

Не повез…

Это – актрисе, славящейся своими габаритами.

«Да, странный журнал», – решаю я и откладываю его, занятая своей работой. Но проходит время, а тот альбом зарисовок, выпускаемый в самый разгар войны, почему-то не выходит из головы. И я начинаю разыскивать людей, которые жили в ту пору в театре, расспрашивать их о быте, об авторах журнала.

Вера Петровна Архипова была секретарем директора, а во время войны бойцом ПВО. Назывались бойцы ПВО тогда «вышковыми», они несли охрану театра, постоянно рисковали жизнью и к риску привыкли; живя в театре, часто собирались вместе, шутили.

Нет сейчас в живых актера Николая Владимировича Левицкого, но жена его, Нина Артуровна, вспоминала, что был во время войны ее муж комендантом театра, следил за порядком, за тем, чтобы паники не было даже тогда, когда бомбы падали рядом.

– Мы много ездили на концерты. В театре Деммени играли без костюмов «Анну Каренину» и «Провинциалку», – рассказывала актриса Нина Михайловна Железнова.

Нина Михайловна помнила последние актерские работы Бориса Анатольевича Горин-Горяинова, знала и о журнале, ходившем в то время по рукам в театре, только куда он делся теперь – этого сказать не могла. Я снова обращаюсь к черновикам журнала и к дневниковым записям Горин-Горяинова, только читаю их теперь с другим чувством, с другим отношением, ничего не пропуская. Маленькие зарисовки, шуточные, далеко не всегда мастерски написанные. По ним можно судить не только о быте людей, собравшихся под крышей Пушкинского театра, – они помогают понять их душевное состояние, их настроение. Вот стихотворение, посвященное Нине Михайловне Железновой:

Ее глаза подъяты к небу

Дрожит и голос и губа.

Искусству пламенного Феба

Она служенью создана.

Но жизнь кого угодно сломит —

По опыту я знаю сам —

И Нина бедная, хоть стонет,

Усердно банки ставит нам.

Кстати, в черновике вместо слова «банки» стояло еще более прозаическое – «клизма». Очевидно, не решились оставить столь грубый прозаизм в оригинале альбома. А действительность была безжалостной, она требовала мужества, терпения. Людям, жившим в театре, приходилось заниматься делами, о которых прежде они не имели понятия, приходилось бороться и с вражескими налетами, и с голодом, и с желудочными заболеваниями. Юмор и добрая шутка помогали им в этой борьбе.

Голод действовал на психику людей. Артистка Грибунина очень любила своего кота. Она делилась с ним едой и больше всего боялась, что его съедят. Твердо уверовав, что один из актеров посягает на ее любимца, она следила за предполагаемым злоумышленником. А вокруг гибли люди – умирали на улицах, умирали прямо в театре. И было основание бояться. Но не здесь, не в театре. Ну как было излечить уже старую женщину от мыслей, которые становились манией? Как было заставить ее взглянуть на мир по-иному, с иных высот? Создатели журнала прибегали к, может быть, жестокому, но целебному средству – на помощь опять-таки был призван смех:

Кошку Грибуниной еще не съели.

Что ж, подождем конца недели.

Если ж она принесет котят,

И их съедят.

Не только дежурить на крыше, просто жить, оставаясь человеком, – тоже было геройством. Жить, смеяться над бедами, голодом, холодом, болью. Жить – и выстоять душевно, выстоять наперекор врагу. Ведь нацизм – не только физическое уничтожение людей. Нацисты жгли книги, уничтожали культуру, старались сломить дух «низших» рас. А в Пушкинском театре, страдая от холода и голода, закрывшись от всех в своей уборной, не теряя ни минуты дорогого времени, композитор Асафьев продолжал творить:

Не дивитесь и запомните:

(Чудо – Росси по плечу)

Дверь послушна в этой комнате

Лишь скрипичному ключу.

Голодные, измученные актеры ездили на концерты. Рискуя жизнью, они выступали во время обстрелов:

Когда кругом гремел фугас,

Ползком уйдя от смерти,

Она подшефникам рассказ

Читала на концерте…

Эти стихи адресованы чтице Вере Викторовне Яблонской, но могли относиться и ко многим другим.

Для тех, кто пережил все это, незабываемы те вечера-концерты в Пушкинском театре, которые замечательный пианист Владимир Владимирович Софроницкий давал своим друзьям-актерам.

Когда Юрий Владимирович Широкий, один из авторов альбома, рассказывает о концерте Софроницкого, он отказывается от своего обычного шутливого тона. На вечерах Софроницкого слишком наглядно было видно, как отступает смерть, как сопротивляется, и борется, и торжествует талант художника, человеческая душа его.

Здесь дом его. Тревогу, скорбь и ужас

Здесь пережил усталый музыкант.

Здесь до сих пор владычествует стужа,

Но не подвластен холоду талант.

По вечерам, сквозь переплеты лестниц,

Сквозь драпировку сумеречной мглы,

Как стая птиц, неведомые песни

Перелетали в дальние углы.

То тих и строг, то грозен и неистов,

Как чье-то сердце, бился инструмент.

И чутким струнам пальцы пианиста

Рассказывали множество легенд.

Блокада Ленинграда – уже история. Нет в живых авторов альбома зарисовок Горин-Горяинова, Широкого, Кузнецова. Нет почти никого из тех, кто жил тогда в театральных коридорах. Юрии Владимирович Широкий сгорел от туберкулеза весной 1942 года. Но у матери его, Лидии Константиновны, сохранились записные книжки сына тех лет. В этих блокнотах, кроме знакомых уже нам эпиграмм, есть лирические стихи, написанные в те же страшные дни.

Очень жаль, что после всех поисков мне так и не удалось найти оригинал «альбома зарисовок», выпускавшегося в блокаду в Пушкинском театре. Очевидно, он потерян безвозвратно. Слишком многое тогда пережили люди, слишком многое не сохранилось.

Но я подумала: найдется или не найдется подлинник альбома, факт его существования не должен остаться неизвестным. Выпуск юмористического журнала в страшные годы блокады – еще одно драгоценное свидетельство мужества людей искусства, силы их духа, способности противостоять самой смерти.

С музыкой в сердце. Статья

Ольга Чистякова

В январе 2019 года в Санкт-Петербурге произошло историческое и знаменательное событие – 75-летие полного освобождения Ленинграда от вражеской блокады. В городе было проведено очень много мероприятий посвященных этому событию. Я приехала на Итальянскую улицу (улица Ракова) и своими глазами увидела блокадный город.

Недалеко от театра