Лехаим! - Виталий Мелик-Карамов

– Ты один, что ли?

– У меня есть невеста, Фима, и кончай изображать из себя Ната Пинкертона…

Фима лениво поднялся, выстрелил вверх окурком. Тот полетел в небо, как ракета, разбрасывая на необыкновенной высоте искры. Безликие с восторгом проследили его многометровый полет. После чего Фима перешагнул на причал и обнял Моню.

– Невеста, выходи! – приказал он и для убедительности свистнул. С портпледом и тем же узлом из кустов вышла Анна.

– Моисей, – сказала она, – я захватила твой выходной костюм.

– Будет в чем хоронить, – одобрительно заметил Фима.

– Фима, я от тебя такого не ожидал, – грустно заметил Моня, но было неясно, о чем он: о своем спасении или о грубой шутке товарища.

– Документы возьми, – Фима протянул Моне бумаги. – К утру будете в Энзели, а в Персии выкручивайтесь сами.

Моня взял за руку Анну, и они перешли на катер.

– Последний платит, – крикнул вдогонку Фима, но Моня мог его не услышать. Машина застучала в полную силу, за кормой выросли белые буруны. Парочка села на Фимино место, прижавшись друг к другу, шум от пенящейся волны и грохочущих поршней заглушал все вокруг.

Фима стоял вместе с безликими на причале до тех пор, пока черная точка катера не растворилась в лунной дорожке.

– Будем оформлять начало операции «Деньги Нобеля», – сказал он вслух, явно для передачи.

Эпизод 6

Апрель 1923 года

Италия. Сорренто

Моня сошел с качающегося пароходика на небольшую площадку, поднялся по широкой лестнице и вышел на городскую улицу, где его ждал молодой человек со спортивной фигурой, но уже с приличными залысинами. На нем были яркий полосатый пуловер, теннисные брюки и парусиновые тапочки. Кепи с шоферскими очками он держал в руках.

– Максим Пешков, – сказал он, наградив Моню крепким рукопожатием. – Я в телеграмме точно описал свою внешность?

– Учитывая, что наш лайнер из Неаполя встречаете только вы, исключительно точно, – вежливо ответил Моня.

Молодой человек взял у Мони портплед, дорожную сумку и положил багаж на задний диван ярко-красного двухместного открытого автомобиля, после чего сел за руль, опустил очки и натянул перчатки.

Не успел Моня закрыть за собой дверцу, автомобиль рванул так, будто через секунду пристань с пароходиком должна была взлететь на воздух. Не снижая бешеной скорости, авто помчалось вверх по серпантину.

Через десять минут кабриолет проскочил в открытые ворота виллы. Моня с трудом успел прочесть вырезанную на каменном столбе надпись «Il Sorito».

Ярко-красный снаряд на колесах сделал полуразворот вокруг клумбы и замер у двухэтажной виллы. Максим выскочил из авто и махнул Моне рукой: «Следуйте за мной».

Они обошли дом и вышли на террасу, окруженную кипарисами. Перед балюстрадой деревья раздвигались, открывая изумрудное море.

На подушках, разложенных на каменной античной скамейке, сидели три роскошные дамы, одна красивее другой, и лузгали семечки. Посреди площадки стоял столик с разложенными шахматами. Над доской склонились офицер в форме французского иностранного легиона и… Фима в строгой тройке и котелке. Великий пролетарский писатель, поглаживая прокуренные до желтизны усы и поставив ногу на краешек стула офицера, стоя наблюдал за развитием партии…

– Папа, – громко сказал Максим, – познакомься. Это тот самый Моисей Левинсон.

– Милости просим! – пробасил Алексей Максимович, заключив в объятия оторопевшего Моню.

Шахматисты тоже встали. Оба они были одинаково короткие, худые и кривоногие. У офицера левый пустой рукав френча был всунут в карман.

Алексей Максимович подошел к ним и обнял за плечи.

– Это мой одновременно и крестник, и сын Зиновий.

– Лейтенант Пешков, – откозырял однорукий легионер.

– К пустой голове руку не прикладывают, – наставительно сказал Горький и водрузил на лысеющую голову приемного сына (только в этом он был похож на родного) котелок, сняв его с головы Фимы.

– А это наш бакинский гость Ефим Баба-заде, представитель треста «Азрыба». – Горький подтолкнул Фиму вперед, тот поклонился. – Он привез нам пять фунтов каспийской осетровой икры да еще трех осетров. И все во льду, да еще с древесным углем внутри.

С женской скамейки раздалось легкое восторженное повизгивание.

– И еще в Баку меня зазывает… Кавказец. Они гостеприимные.

– Алексей Максимович, – вкрадчиво произнес приемный сын, – Моисей Соломонович – это тот самый специалист, которого рекомендовал мне в Сан-Ремо Эммануил Людвигович.

– Какой еще Людвигович? Черт, не выговоришь, – удивился писатель.

– Да Нобель, я же вам докладывал. Моисей Соломонович – тот самый человек, по мнению Нобеля, который способен добиться выплаты ваших гонораров в Соединенных Штатах.

– Замечательно, – обрадовался Горький. – Без насилия. А то вот Баба-заде грозится всех моих издателей там перестрелять…

После этого он чмокнул Фиму и вернул ему на голову котелок.

– Ну пошли, я тебе расскажу про этих грабителей из города желтого дьявола. А с лучшей частью человечества ты еще успеешь познакомиться.

С женской скамейки недовольно взвизгнули.

С террасы на высоком откосе хорошо было видно, как солнце роскошно исчезало, погружаясь в море. Моня и Фима курили папироски у балюстрады.

– Ты решил, что, если обрезанный, можешь считаться мусульманином? – поинтересовался Моня.

– На азербайджанке женился, поменял фамилию, – коротко ответил Фима.

– Тебя как в Сорренто занесло? Что за икру ты здесь мечешь?

Не обращая внимания на вопрос Мони, Фима спросил:

– Как Анна? Дети есть?

– С женой все хорошо, два года назад родился наследник, маленький Соломон. А ты чего так вырядился? Маузер же некуда спрятать…

– Моня, чтоб я так не жил, как ты предсказываешь! – Фима задрал брючину. В резинку, поддерживающую носок, был вставлен плоский «браунинг». – Ты что в Лонжюмо Ильичу втюхивал?

Моня вздохнул.

– Горбатого могила исправит. А насчет вашей власти, так это же не за год, не за два. И царь вам наследство неплохое оставил. Кстати, паспорт ты мне так и не вернул.

– Зачем он тебе?

Моня вздохнул еще печальнее.

– Потому что он мой. А что это за дамы?

– Самые красивые женщины России. Черненькая – это Мария Закревская, сейчас она баронесса Будберг. Деньги из старика качает. Та, что с прямой спиной, Мария Андреева, прима Художественного театра, а с золотой косой вокруг головы – мама Максима, Екатерина Пешкова…

– И он со всеми ними?!

– А что тут такого? По очереди.

– Старик ведь уже.

– Посмотрим, что с тобой будет в пятьдесят шесть… Был бы я писателем, я б еще негритянку добавил. Как ты думаешь, Моня, у них все так же, как и у наших?

– У евреек?

– Моня! У черных.

– Не знаю, наверное, так же.

Солнце уже почти скрылось в море, успев покрасить облака над ним во все оттенки красно-оранжевого.

– Ты, Фима, не вернешь старика в Совдепию.

– Деньги кончатся, сам прилетит. Буревестник. Тех, что ты должен выцарапать, надолго не хватит. А трех теток содержать, думаешь, легко…

– Не знаю, не пробовал. Ты отсюда в Баку?

– Может быть. Еще не решил.

– Что, приказа не получил?

– Моня, что ты, как старый еврей, лезешь во все дырки? Получил – не получил…

– А нас с Анной отпустил по чьему приказу?

– Фрессе[11], – остановил друга Фима. – Встретились, и ладно.

И он неуклюже обнял Моню. В это время вечер погас.

Эпизод 7

Июль 1925 года

Нью-Йорк. Бруклин

Моня стоял за прилавком красной тележки на велосипедных колесах между 42-й улицей и Парк-авеню. Он продавал хот-доги. Взяв у покупателя пятицентовую монету, Моня ловко начал укладывать сосиску в разрезанную булку. Перед тем как сунуть ее в бумажный пакет, привычно спросил:

– Кетчуп, горчица, пикули?

– Горчицу, – ответил покупатель. Голос привлек внимание продавца. Моня поднял глаза:

– Фимка!

Перед ним стоял джентльмен с усиками а-ля Валентино, в мягкой соломенной шляпе с большими полями, в шелковом летнем костюме.

– Ефим! Баба-заде!

– Чего орешь! Ну я. И что? Во-первых, я женился, и теперь я мистер Адамс, Джон Фостер Адамс. Во-вторых… – Фима задумался, что во-вторых, и через паузу