журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1996 г. - Вячеслав Крапивин
В 1958 году, когда над Землей уже описывал круги первый искусственный спутник, на одном из писательских совещаний Георгий Гуревич так отозвался о пресловутой теории фантастики ближнего прицела:
„Сторонники ее призывали держаться ближе к жизни. Ближе понималось не идейно, а формально: ближе во времени, ближе территориально. Призывали фантазировать в пределах пятилетнего плана, держаться на грани возможного, твердо стоять на Земле и не улетать в Космос. С гордостью говорилось о том, что количество космических фантазий у нас сокращается. “
И далее:
„По существу, это было литературное самоубийство. У фантастики отбиралось самое сильное ее оружие — удивительность. Понятно, что жизнь опередила таких писателей. Пока мы ползали на грани возможного, создавая, рассказы о многолемешных плугах и немнущихся брюках, ученые проектировали атомные электростанции и искусственные спутники..."
Понятно, что и Чернобыль...
Социалистический реализм.
Не метод, не метод... Образ жизни, скорее, образ мышления... Когда человек долго что-то твердит про себя, он и поступать начинает соответственно.
Один мой старший товарищ (назовем его Саша), с юности вхожий в весьма высокие кабинеты, как-то рассказал мне сценку, разыгравшуюся на его глазах.
Он, Саша, сидел в просторном кабинете генсека комсомола (если не ошибаюсь, в конце шестидесятых комсомолом управляли генсеки), курил отличные американские сигареты генсека, слушал острые, очень смешные, хотя и циничные, анекдоты генсека, — прекрасное времяпрепровождение, которое, к сожалению, было прервано секретаршей.
Из солнечного Узбекистана, сообщила секретарша, прибыл некто Хаким, комсомолец-ударник, определенный на учебу в Москву. Есть мнение: данного Хакима обустроить в Москве, чтобы он хорошо изучил жизнь большого комсомола, чтобы он большой опыт привез в родную республику.
— Минут через десять,—кивнул генсек. Он еще не закончил захватывающую серию анекдотов.
Наконец анекдоты были рассказаны, генсек и Саша отсмеялись. Эти придурки едут один за другим, добродушно пожаловался генсек, закуривая хорошую американскую сигарету. Всех в Москву тянет. Но придется Хакима определять — кадры...
Когда Хаким вошел и подобострастно, как и подобает скромному узбекскому комсомольцу-ударнику, скинул скромную бухарскую тюбетейку, генсек работал. На столе перед ним лежали бумаги, в пепельнице дымила отложенная сигарета... Увидев это, Хаким пал духом: он у генсека, а генсек занят, а генсек думает о судьбах демократической молодежи, а он, Хаким, отнимает у товарища генсека время! Как найти верный правильный подход? Как правильно и верно повести беседу, чтобы Москва не оказалась городом на две недели?..
Наконец, генсек поднял усталые глаза.
Саша видел, он знал — генсеку нечего сказать, вся эта встреча — пустая формальность, Хакима определил бы в Москве любой второстепенный секретарь. Но кем-то было дано указание — комсомольцев из республик пропускать через генсека, это указание механически выполнялось.
В усталых глазах генсека роилось безмыслие. Он сказал, подумав: надо много работать, Хаким. У нас много работают. Мы, комсомольцы, должны служить примером в труде и в быту. Вот ты будешь некоторое время работать в Москве, Хаким. Ты отдаешь себе отчет, как много тебе придется работать?
Словосочетание „некоторое время", неопределенное, а потому и опасное, не понравилось Хакиму. К тому же, по восточной своей мудрости Хаким вообще не воспринял прямого смысла произнесенных вслух слов, он искал внутреннего, он искал затаенного смысла, некоей партийной эзотерии, партийной тайны. Он с ума сходил от желания угодить генсеку, гармонично вписаться в строй его мудрых мыслей. Он судорожно искал выигрышный ход.
Мы в солнечном Узбекистане много работаем, ответил он как можно более скромно. У нас славный солнечный комсомол, но нам нужен опыт. Я хочу много работать, много готов я работать тут!
'„Тут..."
Некоторое время генсек с сомнением рассматривал Хакима — его круглое доверчивое лицо, его черные широко открытые глаза, по самый верх полные веры в великолепные коммунистические идеалы. Сам дьявол столкнул генсека в тот день с тысячу раз пройденного, тысячу раз опробованного пути. Ни с того, ни с сего, сам себе дивясь, видимо, день выдался такой, генсек вдруг спросил, с трудом подавляя зевоту и понимая, что разговор, собственно, уже кончен:
— Это хорошо, Хаким. Это отлично, что ты будешь работать много. Я верю тебе, так и должно быть.
Обычно после таких слов генсек отдавал надоедавших ему хакимов в руки опытной секретарши, но в этот день, точно, сам дьявол дернул его за язык:
— А над чем, Хаким, ты сейчас работаешь?
Хаким сломался.
Он ждал, чего угодно, только не такого вопроса в лоб. Он держал в голове всю фальшивую статистику солнечного комсомола, какие-то цитаты классиков, интересные яркие факты из богатой и содержательной жизни узбекского солнечного комсомола, но так... Работаешь?.. Какая работа?.. Он в Москве даже выпить еще не успел!.. Но всем комсомольским открытым сердцем Хаким почувствовал — ответить необходимо. От правильного ответа зависела сейчас вся его судьба. Ведь если он неправильно ответит, его могут вернуть в солнечный Узбекистан, а там его могут отправить убирать хлопок, ну и так далее...
Но — работа!.. Что могло означать это слово?..
Обмирая, Хаким припомнил, что в гостиничном номере на его столе валяется забытая кем-то книга Пришвина — собрание сочинений, том второй, что-то про зайчиков, про солнечные блики, про капель, ничего антисоветского, запрещенного, легкое все такое... Хаким видел: брови генсека удивленно сдвигаются, взгляд темнеет, молчать было нельзя. Жизнь человеку дается один раз, успел подумать он, и выпалил:
— А сейчас я работаю над вторым томом сочинений товарища Пришвина!
Я же говорил, сам дьявол смешал в тот день карты.
Теперь сломался генсек.
Он ожидал чего угодно. Фальшивой статистики, вранья, жалоб, просьб, ссылок на классику... Но — Пришвин!
У генсека нехорошо заледенела спина.
Полгода назад завом отдела в большом комсомольском хозяйстве генсека работал некий Пришвин. Он, генсек, сам изгнал этого Пришвина из хозяйства — за плохие организационные способности. Это что ж получается? Всего за полгода изгнанный Пришвин сделал карьеру, издал уже второй том сочинений, а ребята генсека все проморгали?.. Что же там вошло во второй том? — не без ревности подумал генсек. Речевки, наверное, выступления на активах...
Но в панику генсек не впал. Нет крепостей, которых бы не взяли большевики. Он поднял на Хакима еще более усталый взгляд, дохнул на него ароматным дымом хорошей американской
