Лехаим! - Виталий Мелик-Карамов
– Дядя Фима, от вас зависит моя жизнь! И жизнь моих детей, – для убедительности добавил он.
Фима от неожиданности так взмахнул руками, что чуть не уронил реквизированный пистолет младшего лейтенанта.
– Значит, помочь Бог меня послал, – почти просвистел он. – Тебя же, сучонка, предупреждали. Продолжишь слежку – сам тебя урою. Вот грохну тебя сейчас…
– Да не грохнете, зачем вам лишний шум? Я, можно сказать, последний раз пришел к дяде. Хотел попросить его об одной услуге… Не о деньгах разговор. Нет у него денег и не было. Типичный идиот с большой зарплатой. Профессор кислых щей…
– А от меня тебе что надо?
– Дядя Фима, помогите мне уехать туда, но с детьми. Тетки померли, все три подряд, пять лет назад. Папа умер в прошлом году… Правда, фиктивная жена шантажирует, требует взять с собой. Мы документы подали, но пока в отказе.
– Два еврея на четверых, – резюмировал Фима. – Да и какие вы, Файбисовичи, евреи? После всех ваших русских жен одна только фамилия осталась. К тому же ты офицер, небось, с допусками?
– Вот для этого вы мне и нужны, как никто. Помогите снять секретность. Я про Нобеля и дядю Моню до смерти не вспомню.
– Может, действительно тебя, шантажиста, прикончить, чтоб не мучиться…
– Дядя Фима, мы же почти родственники. Ради светлой памяти вашей мамы, помогите!
– Вали отсюда, родственник, не мешай! – И в спину отползающему Арону Фима спросил: – А какая фамилия у фиктивной жены?
– Подьячева! – не оборачиваясь, ответил капитан-лейтенант в отставке.
– Фамилию ее возьми, а там подумаем…
Фима встал, вышел из-за засады и по скудно освещенной асфальтовой дорожке направился к скамейке, где замер Моня, слушая последние известия теперь «Голоса Америки».
Фима встал перед другом. Моня засмущался, стал судорожно выключать транзистор, естественно, перепутал колесики управления, и на весь двор эхом загрохотало: «А теперь час джаза с Уиллисом Коновером…»
Фима укоризненно покачал головой.
– И что? – спросил Моня.
Вопрос, конечно, был риторический, но Фима собирался на него ответить, даже рот открыл, однако в этот момент за его спиной открылась дверь подъезда и на улицу вышел худой, слегка горбящийся мужчина в берете, в накинутом на пиджак плаще.
– Приветствую, Моисей Соломонович! – гнусаво произнес он, приподнимая берет и одновременно придерживая плащ.
– Здравствуйте, Андрей Дмитриевич, давно вас не видел.
– Да, я с испытаний не вылезаю.
– Познакомьтесь, друг детства, полковник… – тут Моня замялся.
– Полковник в отставке Мартинсон Алоиз Алоизович, – чеканно вставил Фима.
– Ах да, Мартинсон, а это, Фима, тьфу, как тебя, забыл, академик Сахаров, наш самый засекреченный ученый. Не волнуйтесь, Андрей Дмитриевич, Ефим, то есть, вспомнил, Алоиз, самый заслуженный разведчик страны. Еще более секретный, чем вы…
– Не выговоришь ваше имя с первого раза, – заметил смутившийся академик, повернувшись к Фиме.
– Что делать, мы остзейские немцы.
Академик Сахаров протянул новоявленному остзейцу руку для пожатия. Плащ сдвинулся и открыл три золотые звезды Героя Социалистического Труда на пиджаке.
– Простите бога ради, – академик неловко прикрыл награды. – Не успел переодеться после совещания.
– Ну, не переживайте, вы же не самый секретный, – снял напряг Фима. – Покойный Королев, положим, был посекретнее…
Сахаров снял очки и беспомощно посмотрел на Моню.
Тот в ответ махнул рукой, мол, не обращайте внимания.
– Товарищ Мартинсон, Моисей Соломонович, я вышел встретить одного очень интересного писателя. Может, составите нам компанию?..
– Отчего не составить, составим, – Фима достал из бушлата бутылку армянского коньяка.
– Мы только зайдем ко мне, – добавил Моня, – закуску возьмем, заодно и этот немец разоблачится…
В лифте Моня спросил:
– Ты как меня нашел, я же с конца пятидесятых абсолютно засекреченный?
– Ну ты, Моня, даешь, как всегда. Что, забыл? На площади Дзержинского есть большое справочное бюро… Ферштейн?
Фима беззвучно закрыл за собой дверцу лифта.
– Вот, – сказал Моня, вставляя ключ в дверной замок, – дали за космос изолированную двухкомнатную. Тут на площадке и Андрей Дмитриевич живет напротив, в трехкомнатной.
Вошли, Моня полез в секцию стенки, в ту ее часть, где был откидной столик, а за ним полки бара. Достал оттуда бутылку редкого азербайджанского полусладкого вина «Кемшерин» и коробку шоколадных конфет с новогодним рисунком.
Фима в это время, сняв сандалии, ходил в шерстяных носках домашней вязки, разглядывая квартиру. Мебель была совершенно новая, но выглядела так, будто ее выставили на продажу в магазине. Другими словами, на полках стенки стояло лишь несколько предметов, как обычно это бывает в витрине магазина. Три вещи в дистиллированной квартире привлекли внимание опытного чекиста. В спальне у кровати стояла на тумбочке небольшая фотография молодого смеющегося мужчины в докторском халате, которого бодал головой в бок пацан лет шести-семи. В мужчине Фима без труда узнал Соломона. Следовательно, мальчишкой был его сын, внук Мони, тоже Моисей. В гостиной над диваном висела редкая для того времени большая цветная фотография. На ней космонавты – два крепыша в офицерских кителях с геройскими звездами на груди – Гагарин и Титов подпирали с двух сторон застенчивого Моню. По нижнему краю фотографии шла размашистая подпись: «Уважаемому М. С. Левинсону с благодарностью за обеспечение безопасного полета». И две подписи – аккуратная и размашистая.
Тут зазвонил телефон. Моня поднял трубку.
Третьим предметом, привлекшим внимание Фимы, стала лежащая на полке почти пустого книжного шкафа, тоже встроенного в стенку, плитка серого металла с выплавленной на ней датой: «18.09.62 г.». Фима попробовал взять ее, чтобы получше рассмотреть, но даже не смог поднять. Довольный Моня за его спиной улыбнулся.
– Это мне ребята из нашего института, – он кивнул на плитку, – подарили на юбилей.
– Что за железка? – равнодушно спросил Фима.
– Какая надо железка. Таких больше нигде не делают. Сами изготовили, без вас, шпионов, обошлись. Давай не вынюхивай. Андрей Дмитриевич уже зовет, – объявил Моня.
В гостиной у Сахарова навстречу гостям поднялся средних лет высокий мужчина с большой залысиной и вмятиной на лбу, с рыжеватой бородой лопатой и яркими голубыми глазами.
– Знакомьтесь, – сказал засекреченный академик, – наш замечательный писатель Александр Исаевич Солженицын.
Писатель вежливо поклонился.
– Не может быть! – вылетело у Мони.
– Моисей Соломонович, профессор, специалист по всяким космическим делам, – продолжал знакомить академик, – и… – тут он запнулся…
Фима без бушлата оказался в пиджаке с орденской колодкой, всего лишь в два раза меньшей, чем та, которая была, например, у маршала Жукова.
– Алоиз Алоизович, – представился он, четко держа руки по швам. – Свободный художник, абстракционист, – добавил он со значением.
– Ого, – только и сказал писатель, не спуская глаз с Фиминого иконостаса. – И с какого такого фронта?
– Из тыла, – скромно ответил Фима и, наслаждаясь вопросительным выражением на лице хозяина и его знаменитого гостя, добавил: – Вражеского…
Моня со стуком поставил на низенький стол бутылку вина. Фима добавил коньяк, писатель поднял пузатый портфель из кожзаменителя, отстегнул пряжку и стал доставать заморские яства, в основном в баночках. Заодно он выставил бутылку виски и пузатую низкую бутылку импортного напитка.
– Кальвадос, – пояснил писатель, – сам не пробовал, но читал у Ремарка… – Он продолжал опустошать бездонный портфель. – Днем обедал в одном посольстве, вот получил контрибуцию, – довольный завершил он объяснения.
Академик из такой же стенки, что у Мони, вынул бутылку водки и бутылку какой-то бурой настойки.
– Клавдия Алексеевна приготовила на случай простуды. Народный рецепт. На спирту.
– А где супруга? – поинтересовался Моня.
– В больнице, – грустно ответил Сахаров.
– У русского гения должна быть русская жена, – заметил писатель, оказавшийся, как выяснилось через пару лет, совсем не провидцем, во всяком случае в отношении секретных академиков..
– А что с Ломоносовым и его немкой делать? – обиделся Моня.
– Мы с Александром Исаевичем вчера тайно встретились у академика Файнберга… –
