Лехаим! - Виталий Мелик-Карамов

– Но Соломон был в Сопротивлении.

– А я была у них связной.

– Как Соломон? Он, должно быть, красавчик?

– Откуда ему быть красавцем, если он твоя копия? Зато он талантливее тебя. Скорее всего, в отличие от отца-диверсанта, он станет ученым. Мне кажется, большим ученым…

Моня уткнулся в подушку, плечи у него вздрагивали.

– Прости, прости меня, – он пытался членораздельно что-то сказать. – Прости, что не был рядом, не помог вам…

– Не помог? – удивилась Энн. – Мы думали, что ты все время нам помогаешь. После того как мне в тридцатых передали твою записку, нас постоянно до войны снабжали продуктами, деньгами и даже во время войны документами для Соломона. Я была уверена, что все это от тебя.

– Можно так сказать, – подумав, ответил Моня. – А кто был тот неизвестный почтальон, что нашел меня в Москве?

– Не имеет значения, дальше его использовать не было никакой возможности. Но я кого-нибудь найду в Москве, во французском посольстве.

И они вновь обнялись.

За стеной сосед завел патефон. Вагнер. Ария из «Тангейзера».

… – Все! – сказал Моня. – Твой шеф через пять минут должен меня забрать.

– Я тебя не отпущу! – закричав, Энн вцепилась в мужа.

– Энн! Я дал слово, что вернусь. Дал слово очень хорошему человеку. Если я нарушу данное слово, его расстреляют. Как мы будем жить после этого? Потерпим еще немного. Усатый тиран ведь когда-нибудь сдохнет.

– Он всех переживет, – горько прошептала Энн.

– Я люблю тебя, жена, – наконец признался Моня. – Я люблю тебя больше своей жизни. Тебя и сына. Помни это.

Моня залез в «виллис», стоявший напротив входа в дом. Посмотрел наверх сквозь густые ветки. Он нашел окно, где, прижавшись к открытой оконной раме, стояла закутанная в простыню его жена, которая, не отрываясь, смотрела на мужа. Моня отвернулся.

– Поехали, – сказал он майору.

…«Виллис» остановился в тихом переулке у Принц-штрассе. Моня перешел улицу, подошел к своему автомобилю, постучал по стеклу дверцы.

– Хватит дрыхнуть. Возвращаемся, – сказал он водителю.

В машине Моня посмотрел на часы. Он отсутствовал на работе чуть более двух часов.

Эпизод 25

Февраль 1948 года

Кремль. Кабинет Сталина

В приемной сверкали, отбрасывая свет от люстры, генеральские погоны. Редкие штатские костюмы ученых выглядели в этом военном окружении так же нелепо, как одетые в парной. Куранты на невидимой в ночи Спасской башне пробили три раза. Секретарь Сталина Поскребышев, тоже в генеральском мундире, ответил едва слышному телефону, после чего аккуратно положил тяжелую эбонитовую трубку обратно на торчащие из аппарата без диска металлические кнопки, встал и объявил:

– Участники совещания по проекту «Семипалатинск», прошу в кабинет.

Генералы, оправляясь, гуськом потянулись к обитой дерматином двери.

…За длинным столом сидели члены Политбюро, генералы разместились за их спинами на стульях вдоль стен. Напротив живых портретов рассадили неизвестных стране академиков. Перед Моней, сидевшим тоже во втором ряду, но со стороны окон, оказался едва ему знакомый молодой физик Сахаров. Сам физик имел визави члена Политбюро, министра внешней торговли Анастаса Ивановича Микояна. Министр недолго заглядывал за спину молодого ученого, поймав оттуда ответный взгляд, незаметно показал Левинсону большой палец. В ответ Моня прижал руку к груди и одними губами произнес: «Спасибо!» – «Армяне же должны помогать евреям!» – подмигнув, почти беззвучно ответил министр внешней торговли.

На другом конце стола отец всех народов, не поднимая все это время головы, перемещал табак из папиросы в трубку.

– Ты что-то сказал, Анастас? – не отрываясь от манипуляций, спросил Сталин.

– Ничего, Иосиф Виссарионович, так, вспомнил старый анекдот.

– Ну раз Микоян уже анекдоты вспоминает, пора начинать…

Сидевший по правую руку от вождя ответственный за атомный проект Берия, сверкнув пенсне, скомандовал:

– Товарищ Курчатов, начинайте!

– Товарищ секретарь Центрального…

– Курчатов, – не поднимая головы, наставительно сказал Сталин, – мы не на партийном собрании, у нас, если я не ошибаюсь, правительственная комиссия.

– Извините, Иосиф Виссарионович, – поправился Курчатов. – Товарищ председатель Совета Министров. Здесь не только ведущие ученые, но и наши лучшие специалисты в различных областях промышленного производства, чтобы при возникновении конкретных вопросов мы сразу имели точный ответ…

Сталин впервые поднял голову и оглядел специалистов, которые сидели в одном ряду с Моней за спинами академиков.

– Ты нам сперва, Курчатов, скажи, когда твое изделие заработает? – спросил вождь, наконец раскурив трубку, пуская кольцами дым и внимательно, как и все присутствующие, следя за ними. – А то Ворошилов переживает…

Климент Ефремович серьезно кивнул.

– И Булганин нервничает…

Министр обороны, взявшись за бородку, тут же сделал скорбное лицо.

Тут Сталин встал и начал прохаживаться вдоль стола заседаний за спинами академиков

– Через год, товарищ Сталин! – поворачиваясь за ним, ответил Курчатов.

– Мы люди терпеливые, правда, товарищ… – и Сталин, дойдя до конца стола, черенком трубки указал на Моню.

– …Левинсон, – вскочил Моня.

– Но любому терпению есть конец, вы согласны, Левинсон?

У Курчатова скривилось лицо.

– Ладно, ладно, – примирительно сказал генералиссимус, – будем продолжать.

Взгляд его снова уперся в Моню, он даже помахал в воздухе трубкой, но тут Курчатов дал слово Сахарову, представив его как молодого талантливого кандидата наук, члена специальной комиссии по термоядерному оружию, выдвинувшего новые оригинальные идеи, значительно усиливающие эффект ядерного взрыва.

Длинный и худой кандидат противным скрипучим голосом начал:

– Постараюсь объяснить проблему понятным для всех присутствующих языком…

Сталин хмыкнул.

Хрущев заулыбался.

Каганович и Ворошилов потупились.

Пока Сахаров объяснял на «понятном языке», что необходимо сделать для испытания советской водородной бомбы, отец народов остановился за спиной Сахарова, наклонив к нему голову, иногда даже прикладывая ладонь к уху.

Сахаров, не видя перед собой вождя всех народов и стараясь не встречаться взглядом с Берией, докладывал пустому креслу, упершись глазами в черно-золотую коробку папирос «Герцеговина Флор».

Так происходил отчет о важнейшей оборонной перспективе перед хозяином огромной страны.

После Сахарова слово дали академику Харитону, за ним академику Зельдовичу. Ни члены Политбюро, ни генералы, ни специалисты, то есть задние ряды, ни во что не встревали. Вождь ходил как заведенный, но теперь все чаще и чаще поглядывал на Моню. Вскоре и все присутствовавшие уставились на Левинсона, будто он был главным участником совещания.

Часы в углу кабинета музыкально и торжественно пробили пять утра. Курчатов завершал совещание благодарностью Иосифу Виссарионовичу за заботу о советской науке.

Повисла пауза. Все замерли. Команда покинуть кабинет не поступала. Сталин продолжал разгуливать вдоль стола, но уже без прежнего энтузиазма. Устал.

– У меня вопрос, – глядя почему-то на Берию, сказал он.

Берия привстал.

– Еще раз, как ваша фамилия? – и вождь указал трубкой на Моню.

– Левинсон, товарищ Сталин, – Моня вытянулся во весь рост.

Сталин пожал плечами. Фамилия ему ничего не говорила.

– А зовут? – теперь он встал напротив Мони, глядя ему в глаза. Почему-то низенький генералиссимус казался выше тонкого, как жердь, длинного Мони.

– Моисей Соломонович.

– Товарищ Левинсон, – решил помочь Сталину Курчатов, – замечательный химик-производственник, работает у Байбакова. Выполняет задание по ракетному топливу. Ракета – способ доставки изделия. На фронте отличился при операции с майкопской нефтью…

– Все взорвал, ничего немцам не оставил, – развеселился верховный главнокомандующий.

– Никак нет. Сохранил, – возразил Моня. – Разрешите, товарищ Сталин, обратиться к товарищу Берии?

Как говорится, зал замер. Хрущев застыл с открытым ртом. Микоян, напротив, закрыл лицо руками, мол, ничего не вижу.

– Задавай! – продолжал веселиться вождь.

– Товарищ Берия, разрешите мне навестить в спецбольнице друга детства, заслуженного чекиста Ефима Финкельштейна. Мне даже не говорят, чем он болен. Мы не виделись с лета сорок второго.

– Ничем не болен, – отрезал Берия, – сошел с ума. Нервы слабые