Авангард и психотехника - Маргарета Фёрингер
Ученые со всего света встречались на международных конференциях по индустриальной психологии, психотехнике и наукам о труде[127]. Психотехнические исследования проводились в психологических лабораториях и научных институтах вузов Берлина, Гарварда и Москвы, а больницы и лечебные учреждения оборудовали у себя помещения для практической психологии[128]. Независимые институты науки о труде, фабрики и предприятия создавали лаборатории по индустриальной психологии, психологии трудовых коллективов и организации предприятий и по психотехнике. Психотехнические институты были основаны в Великобритании, Франции, Германии, Италии, Польше, России и Японии[129]. Множество журналов – «Практическая психология», «Индустриальная психотехника», «Экономическая психология», «Психотехнический журнал» и «Профессиональное консультирование» – давали возможность психотехникам обмениваться опытом на международном уровне. При помощи приборов проверки остроты зрения, измерения времени и движения, исследования внимания и усталости тестировали и тренировали всех работающих с машинами – полицейских и пилотов, машинисток и водителей трамвая, телефонисток, водителей грузовиков и радистов.
Может ли метод исследования и обучения, который имеет целью завладеть всеми дисциплинами и всеми сферами культурного производства, легитимизировать себя исключительно в контексте науки о труде? Можно ли такой международный феномен, как психотехника, состоящий из такого множества различных отдельных региональных феноменов, привести к общему знаменателю, особенно если учесть, что по замыслу психотехника должна была принимать практическое участие именно в той культуре, в рамках которой она существовала? И что это вообще были за культуры, если педагогическая и медицинская, экономическая и юридическая, социальная и художественная психотехника[130] и ее «деятельность на фабриках, в больницах, школах и судах»[131] сводилась главным образом к воздействию на работников, имеющих дело с машинами?
Применение в культуре, провозглашенное Мюнстербергом, психотехника получила поначалу не в Америке, а в стране, где после революции в области культуры создавалось первое свободное государство рабочих: в Советском Союзе. Там, где через десятилетие каждый работник будет восприниматься как потенциальный обманщик, сразу после революции именно этого и пытались избежать всеми средствами. Здесь не только психиатры, психологи, физиологи, педагоги и работники индустриальных предприятий посвящали себя новому способу применения науки, «объединенной с искусством» и предлагавшей подход, управляющий механизированным трудом. Советская психотехника глубоко простиралась в такие области, которые обычно ассоциируются с русским авангардом – наиболее радикальным проявлением современного искусства. В самом большом художественном учебном заведении в Москве – Высших художественно-технических мастерских – Александр Родченко на своем курсе по графическому конструированию в 1921 году провозгласил лозунг, обобщавший общественное стремление к революционному разрыву со всем прошлым, в котором уже можно узнать влияние психотехники: «Конструктивная жизнь есть искусство будущего»[132]. В одной из смежных дисциплин возникла Психотехническая лаборатория архитектуры – область применения психотехнических методов, до сих пор оставленная без внимания как историками русского авангарда, так и исследователями психотехники.
Глава I. Обратная связь
Психотехническая лаборатория архитектуры Николая Ладовского, 1921–1927
Архитектурные практики: модели вместо бумаги, пространство вместо камня
В 1928 году, когда Ле Корбюзье работал в Москве над своим единственным в Советском Союзе проектом – административным зданием Центросоюза, – то неподалеку от строительной площадки, во ВХУТЕМАСе, он познакомился со своим весьма честолюбивым коллегой Николаем Ладовским и его Психотехнической лабораторией архитектуры[133]. Ле Корбюзье был так впечатлен этой лабораторией, что тут же решился участвовать в одном из экспериментов Ладовского, результат которого, однако, не вызвал у обоих воодушевления. Сконструированный Ладовским аппарат «прострометр» замерил возможности зрительного восприятия Ле Корбюзье и, к его немалому удивлению, обнаружил, что последний не обладает достаточным пространственным зрением и не соответствует необходимым требованиям, предъявляемым к будущим архитекторам ВХУТЕМАСа (ил. 2). Восприятие пространства одним и другим глазом у Ле Корбюзье значительно различалось, что означало – он не может видеть стереоскопически, а из этого следовало, что используемый Ладовским для отбора талантливых дизайнеров и архитекторов психотехнический тест дисквалифицировал далеко не самого плохого архитектора своего времени[134].
Ил. 2. Прострометр (воссозданная копия; фотография экспозиции выставки «Эксперимент Ладовского», 2017)
История этого эксперимента, демонстрирующая и его широкое распространение, и неудачу, является, как это ни удивительно, единственным из известных нам свидетельств о результатах экспериментов в лаборатории Ладовского. Вместо экспериментальных данных его ученики использовали приборы для измерения восприятия, подобные упомянутому уже «прострометру», для продвижения в массы своей психотехнической архитектуры, то есть архитектуры, следовавшей «принципу плана и контроля» советского государства и ставившей перед собой весьма далеко идущую цель – «‹…› управление психологией масс»[135].
Конструкция и рационализм
После Октябрьской революции новая власть видела свою главную задачу не в «управлении массами», а, прежде всего, в реорганизации всех институциональных основ общественной жизни. Уже в 1918 году началась реструктуризация учебных заведений, в том числе и художественных мастерских. В созданном после революции Народном комиссариате просвещения (Наркомпрос) работали некоторые авангардисты, например футурист Владимир Маяковский и конструктивист Владимир Татлин, адаптировавшие программы обучения следующих поколений художников к новым задачам социалистического искусства[136]. Эти задачи нашли свое институциональное воплощение, прежде всего, при организации Высших художественно-технических мастерских. В 1920 году Ленин подписал декрет о создании этого самого большого в Советской России художественного учебного заведения для практического обучения, иными словами, для прикладного применения искусства[137]. Мастерские объединяли почти сотню человек, работавших в различных лабораториях и на факультетах архитектуры, графики, фотографии, театра, пластики, обработки тканей и изобразительных искусств[138]. Студенты могли выбирать не только специализацию, но и преподавателя и метод обучения[139].
Уже само по себе разнообразие дисциплин, соединенное со свободным выбором метода, мотивировало студентов к созданию новых художественных практик. Кроме того, в России 1920‐х годов конъюнктура междисциплинарности простиралась куда дальше совместных проектов представителей различных искусств. Сотрудничество распространялось не только на различные художественные области. Искусство взаимодействовало с наукой, а точнее с естественными науками того времени – психологией, физиологией, психофизикой и в особенности психотехникой.
Маргарета Тильберг сопоставила аспекты постреволюционного искусства – особое внимание к практике и научный подход – с тенденциями в развитии советской науки. «Они все (институции, связанные с искусством. – М. Ф.) занимались „онаучиванием“, которое стало общей программой для раннего периода истории советского государства, равно как и стремление увеличить пользу от науки – и то и другое важные особенности большевистской идеологии»[140].
Каковы же были источники большевистской научной программы? Онаучивание искусства, как и других отраслей советского общества, нельзя объяснить только идеологическим давлением. История науки показывает, что так называемые «особенности большевистской идеологии» присутствовали в России задолго до советского периода: междисциплинарность была свойственна русской психологии с самого момента ее зарождения. Значительно вдохновленное экспериментальной психологией Вильгельма Вундта и, таким образом, всегда ориентированное на экспериментальную практику,
