Творение. История искусства с самого начала - Джон-Пол Стонард

источники — Евангелие, «Золотую легенду» и другие религиозные тексты — как материал для занимательного рассказа, а не только как нравственные стандарты[267]. Голос рассказчика — самого Джотто — звучит в неподражаемом сочетании реальности и вымысла: архитектурные детали изображены без соблюдения масштаба, но при этом кажется, будто они освещены реальным светом — тем, что светит за стеной, — и это придает им ощущение прочности. Освещение внутри вымышленного пространства сцен соответствует естественному освещению капеллы, усиливая правдоподобие и смешивая натуральный и изображенный свет. Джотто создавал свои падуанские фрески, применяя новую технику росписи прямо по свежеоштукатуренной стене: он расписывал секции одну за другой до высыхания штукатурки, так краска прочнее связывалась со стеной, становясь буквально частью самого здания.

Джотто. Оплакивание Христа. 1303–1308. Фреска

Каждая фигура прорисована с реалистической убедительностью и состоит из объемных весомых форм, которые проступают под цветными одеждами. Источниками эмоций, движущих повествование, становятся лица изображенных: Христа и Иуды, Иоакима и Анны, или решительное выражение Марии, когда она въезжает на осле в Вифлеем. В сцене «Оплакивание Христа», самой острой из всех картин капеллы, внимание смещается на реакцию свидетелей и горюющих ангелов.

Именно это сочетание живописной техники и иллюзионизма придает росписям Джотто в Капелле дель Арена их незабываемый голос — голос, в котором слышится истинный гуманизм. Но что такое гуманизм? Персонажи Джотто — обычные люди: пастухи, рабочие, усталые матери, встревоженные отцы. Мы чувствуем их настроение, их характеры — они совсем не героичны, но просты и бесхитростны в своих реакциях на происходящее. Одежды порой делают их тела неуклюжими: Иуда нескладен и громоздок, когда льнет к Иисусу и целует его, а сам Иисус горбится, когда тащит крест на Голгофу, устало оглядываясь на своих насмешников. В сцене «Распятие» тело Христа уплощается, пригвожденное за две тонкие руки, ноги беспомощно болтаются, на лице смертельная бледность — фигура теряет жизнь и будто исчезает в самой себе. Джотто яснее всего видит гуманизм в страдании, в том, как скорбь мучит и корежит тело, делая его жалким, ничтожным, некрасивым. И посреди этих страданий он создает насыщенные моменты прозрения и взаимной связи: пронзительный взгляд Христа на Иуду, прорицающий судьбу и того и другого; или склоненные друг к другу лица Анны и Иоакима, целующихся у Золотых ворот, предрекая рождение дочери, Девы Марии.

Альтикьеро. Петрарка в своем кабинете. Около 1379

Джотто был первым великим живописцем человеческой натуры. На его картинах мы видим самих себя как личностей, связанных друг с другом и с миром радостью и страданием. История заключается не в героическом преодолении, как она понималась в античности, а в поисках смысла в реальном мире, среди реальных людей, — это история спасения.

Несмотря на свой успех в Падуе, Джотто остался в памяти как флорентийский живописец благодаря художнику и писателю Джорджо Вазари, который два с половиной столетия спустя в своей книге «Жизнеописания прославленных живописцев, скульпторов и архитекторов», являющейся и великолепным собранием исторических биографий, и хитроумной рекламой искусства его второй родины, Флоренции, сделал Джотто родоначальником великой художественной традиции этого тосканского города[268].

Последователи Джотто во Флоренции по большей части просто повторяли его стиль, не пытаясь соперничать в эмоциональном воздействии с его картинами. Созданный им образ мира, казалось, невозможно превзойти. Художник по имени Альтикьеро, работавший в Падуе в самом конце XIV века, создавал фрески, наиболее приближенные к стилю Джотто, — монументальные, пространственные, повествовательные картины, среди которых выделяется «Sala Virorum Illustrium», или «Зал знаменитых мужей», навеянная сочинением Петрарки «О знаменитых (или преславных) мужах» — собранием биографий римских государственных деятелей. «Зал» включал в себя и портрет Петрарки в его рабочем кабинете, написанный в память о поэте, умершем всего за несколько лет до этого, в 1374 году[269]. Голос Джотто еще более далеким эхом отразился и в работах художников таких городов, как Римини и Болонья, но лишь в самой Флоренции он звучал сильнее всего — во фресках, написанных для базилики Санта-Кроче одним из учеников Джотто, Таддео Гадди, и его сыном Аньоло Гадди, которые расширили и обогатили мир, открытый когда-то в Падуе.

Дуччо ди Буонинсенья. Маэста. 1308–1311. Темпера, дерево

То же самое можно сказать и о третьем художнике, чье имя по праву должно стоять рядом с именами Джотто и Чимабуэ, завершая троицу великих новаторов начала XIV столетия. Дуччо ди Буонинсенья начал свою карьеру скромно, в тосканской коммуне Сиена, расписывая деревянные обложки книг для государственных чиновников, работающих в палаццо Публико — большом административном здании с величественной кампанилой (колокольней). Он был настолько талантлив, что вскоре начал писать за вознаграждение картины, изображавшие Мадонну с Младенцем, и наконец пришел к своей главной работе — алтарному образу «Маэста» («Величание Марии») для Сиенского собора, которую закончил в 1311 году, всего через несколько лет после освящения фресок Джотто в Падуе.

Дуччо наверняка видел падуанские фрески и был, несомненно, впечатлен создаваемой ими иллюзией, особенно в изображении архитектурных деталей. И всё же, как когда-то Джованни Пизано, смотревший на работу своего отца, Дуччо видел, что может продвинуться дальше. «Маэста» организована совсем иначе, художник старался еще больше приблизить образ к жизни, соперничая со скульпторами в фантазии, а также в создании иллюзии, какой можно достичь лишь в живописи. Девятого июня 1311 года алтарная картина в сопровождении процессии была торжественно пронесена вокруг Сиены «под звон всех колоколов во славу столь прекрасной живописной работы», как написал в своей хронике один из современников[270]. Когда массивная картина была установлена в алтарь собора и люди смогли подойти ближе, чтобы полюбоваться ею, то, вероятно, более всего их поразила прозрачность пурпурной ткани, расшитой золотыми звездами, которая слегка прикрывает тело младенца-Христа, сидящего на коленях у матери на мраморном троне с золотой парчой, в окружении святых и ангелов. Дуччо написал эту многофигурную картину с таким изяществом и жизнеподобием, что никто, по крайней мере, лет сто, не мог с ним в этом сравниться. «Маэста» превосходила всю предшествующую ей живопись не только своей красотой, но и неотразимой реалистичностью, которую Дуччо придал религиозной тайне.

Дуччо изобразил фигуры на ослепительном золотом фоне, одновременно создав иллюзию пространства, словно в доске алтарного образа сделано углубление, и представил святых как реальных людей. Тем самым он создал нечто среднее между старой византийской и новой итальянской живописью, и следовать ему в этом, как и в случае с Джотто, было непросто. Именно в Сиене, как нигде, итальянская живопись пережила в XIV и затем в XV веке свой наивысший расцвет. Симоне Мартини, вероятно, работал у Дуччо в качестве подмастерья и развил свое