Между жизнью и смертью. Заметки о творчестве Аббаса Киаростами - Наталья Валерьевна Казурова

Знаток иранского кинематографа Х. Нафиси отмечает, что иранские режиссеры запечатлевают на пленке мир — цветущие оазисы, бескрайние пустыни, руины, покрытые зеленью поля, историческую застройку и холмистую сельскую местность, — претворяя в жизнь любовь иранцев к садам и демонстрируя преемственность изобразительной традиции миниатюр, узоров ковров, орнаментов мечетей и домов. Обращаясь к суфийской поэзии и философии, режиссеры нередко схватывают мимолетные мгновения жизни в завораживающей игре света, цветов, отражений, бликах воды, журчании. Режиссеры критикуют официальную монохромную, мрачную палитру исламской республики, доминирующую в культуре после революции[110].

Искусствоведы, исследующие творчество Киаростами, часто отмечали, что его работы по композиции кадра напоминают персидскую миниатюру; сам режиссер, получивший художественное образование, этого не отрицал. В интервью французскому философу Ж. — Л. Нанси Киаростами рассказывал, что одна исследовательница показала ему, что между отдельными кадрами его фильмов и некоторыми деталями персидских миниатюр есть поразительное сходство, его можно заметить, например, в том, как расположены деревья и извилистые дорожки.

«Я никогда не чувствовал интереса к миниатюре, смотреть на изображения, показанные мне диссертанткой, было для меня настоящим открытием. Возможно ли, что повторы происходят, потому что мы живем в этих ландшафтах и в этой стране? <…> Со студенческих лет я не испытывал интереса к персидской миниатюре, поэтому никогда специально не копировал ее в своих фильмах. Повторы вызваны окружающей нас и питающей нас средой. В Иране все еще существует много мест, не изменившихся под влиянием современной жизни. Здесь можно видеть тропинки и кипарисы, словно перенесенные с классических миниатюр. Когда я их фотографирую, то воскрешаю в памяти изображения природы с полотен художников прошлого. Веками этот пейзаж и эта композиционная структура возникали из недр местной натуры и обрастали смыслами», — делится своими мыслями режиссер[111].

Действительно, создается впечатление, что иранское кино скорее ориентировано на изображение, чем на театр и литературу, соответственно по преимуществу является изобразительным, а не нарративным кинематографом. В иранской культуре прослеживается зримая изобразительная традиция: задолго до появления миниатюр и каллиграфических, растительных и геометрических узоров рельефами были украшены стены дворцов в Пасаргадах и Персеполе, древних столицах Ахеменидской державы (550–330 до н. э.).

Древнеиранское изобразительное искусство статично. Его характеризуют монументальность, отсутствие движения, фигуры статичны, о чем свидетельствуют их позы на рельефах в Пасаргадах и Персеполе. Тщательно был разработан и канон изображения, обязательное следование которому проявлялось не только в симметрии, зеркальном повторении одних и тех же сцен, но и в деталях (вооружение, платье, украшения и т. д.), сами персонажи также создавались по единой модели. Введение в композицию глубины, пространства и движения произошло позднее, на это изменение повлиял период завоеваний Александра Македонского.

Древнеиранское изобразительное искусство и классическая персидская миниатюра как традиционные образцы передачи восприятия окружающего мира иранским народом неизменно оказывают влияние на современные виды искусства, в том числе на кинематограф. Поэтому между ними можно заметить пересечения на уровне формирования темпа и времени фильмов и внутрикадрового построения (то есть на уровне композиции кадра). В качестве примера можно привести фильм «Габбе» (1996) М. Махмальбафа, в котором время от времени камера фиксирует внимание на крупном плане ковра, тем самым замедляя темп повествования и внося элемент статики. Действие в фильме как будто застывает. А. Киаростами добивается растягивания времени за счет использования длинных планов. В своем творчестве он, подобно современным иранским живописцам, совмещает традиционное и новое, порой делая это на интуитивном уровне.

В фильме «И жизнь продолжается» в разрушенном доме висит очень популярная в начале 1990-х годов репродукция картины, на которой изображен мужчина, сидящий у стола. Киаростами рассказывал: «Люди полагают, что крестьянин на картине запечатлен в счастливый момент своей жизни. Я купил ее в деревенской чайхане и принес на место съемок, потому что это полотно очень близко сути фильма как символический образ, представляющий главную мечту иранского крестьянина. В то же время она служит зеркалом, в котором вы можете узнать себя. Что такое жизнь крестьянина? Его мясо, его хлеб, его табак. Если они есть, то жизнь удалась»[112].

Человек продолжает жить после землетрясения, отыскивая чайник в грудах камней. Пуйя бродит по руинам, его отец прогуливается по разрушенной деревне. Сквозь пробитые стены домов, распахнутые двери и окна можно видеть не только разруху, но и прекрасные пейзажи. Природа подчиняется естественным циклам, невзирая ни на что, даже на смерть тысяч людей. Камера Киаростами не скрывает развалин. Более того, она акцентирует на них внимание и показывает, что и по соседству с разрушенными домами можно видеть красоту природы.

Кадры из фильма «И жизнь продолжается». Автор сценария и режиссер Аббас Кьяростами, оператор Хомаюн Пайвар

Кадры из фильма «И жизнь продолжается». Автор сценария и режиссер Аббас Кьяростами, оператор Хомаюн Пайвар

Философия жизни

Идея превосходства жизни над смертью возникает в фильме не сразу, сначала Киаростами достаточно просто наблюдать за миром: очаги зелени и разрушенные стихийным бедствием дома говорят сами за себя. Однако постепенно у режиссера и зрителя возникает желание услышать мнения спасшихся людей. Призыв жить озвучен тремя голосами: старости, юности и детства.

1. Старость

На проселочной дороге режиссеру и его сыну повстречался пожилой деревенский житель Руи, прежде сыгравший в фильме «Где дом друга?». Старик идет домой с тяжелой покупкой (в руках он держит чашу напольного унитаза), которая удивляет путешественников своей несвоевременностью. В ответ мужчина настаивает на необходимости продолжать жить. Все идет своим чередом, и у человека есть насущные потребности, за которыми следит сам Господь.

«Руи: Порой я думаю, что когда много невинных людей, детей, женщин умирает, когда почти каждый теряет дом, а наш остался нетронутым, это значит, что Господь со мной. Вы не слишком набожны, верно?

Режиссер: Набожен? Не поймите меня неверно, но как такое могло произойти?

Руи: Стихийное бедствие как голодный волк, который приходит и уходит, пожирая людей там, где прошел, оставляя жить тех, кого не задел. Нет, это не работа Господа. Ему нужны слуги. Вот как я Его себе представляю».

В ходе своих рассуждений старик на вопрос мальчика, почему он без горба и выглядит значительно моложе, чем в фильме «Где дом друга?», отвечает, что его заставляли в процессе съемок носить горб.

Так постепенно закрепляется связь между картинами «Где дом друга?» и «И жизнь продолжается». Мужчина описывает такой случай пересечения жизни и кино в его судьбе.

«Режиссер: Это ваш дом, господин Руи?

Руи: Да.

Режиссер: Честно говоря, думал, что вы живете в другом, с террасой.

Руи: Такой дом у