Вся история Петербурга. От потопа и варягов до Лахта-центра и гастробаров - Лев Яковлевич Лурье

Он почти всю жизнь проработал в Адмиралтейств-коллегии, и большая часть его проектов заказаны именно ею. Самое известное его здание — Никольский морской собор в Коломне, передающий настроение того времени еще лучше, чем Смольный. В нем куда легче узнается каноническая православная архитектура: классический пятиглавый храм с большим количеством позолоты на фасаде. С другой стороны, это первая в России церковь, в украшении которой использованы элементы светской архитектуры — кованые балконы с узорами из цветов и листьев. Из капителей колонн выглядывают милые пухлые ангелочки. Сдвоенные и строенные колонны на углах стен служат созданию впечатления искривленности фасада. И европейская скульптурность, и русская декоративность проявляются в елизаветинской архитектуре поверхностно, одна красота смешивается с другой. Любая идеология, которая обычно стоит за архитектурными стилями, в таком синтезе стирается. Остается только ощущение воздушной легкости, как будто бы совершенной непринужденности. (Илл. 9)

Было ли что-то специфически петербургское в этой смеси русского и итальянского обычаев? Главное, что отличает петербургскую архитектуру XVIII и отчасти XIX века, — использование штукатурки. Оно изначально было обусловлено низким качеством кирпича, но в итоге дало совершенно потрясающий результат. Штукатурку после нанесения на фасад красили, и северный Петербург компенсировал недостаток солнечного света яркими цветами зданий.

Город будущего: первый юбилей Санкт-Петербурга

На царствование Елизаветы Петровны пришелся первый настоящий юбилей Санкт-Петербурга — 50 лет с того момента, как на Заячьем острове начали строить Петропавловскую крепость. Это событие, кроме всего прочего, было отмечено созданием подробной карты столицы с гравюрами самых эффектных ее видов — «Плана столичного города Санкт-Петербурга с изображением знатнейшего оного проспектов».

Идея создания плана возникла в Академии наук. С одной стороны, Петербургу нужна была актуальная карта: все, составленные раньше, успели устареть. С другой стороны, нет сомнений в том, что подобная затея виделась как способ провести ревизию сделанного — и даже несколько преувеличить его масштабы.

Прототипами нового плана города служили две карты европейских столиц. Одна из них — подробный аксонометрический план Парижа, сделанный в 1734–1739 годах и гравированный на 20 листах. Другая — план Берлина первой половины 1740-х годов. К нему, помимо, собственно, схемы города, прилагался вид на Берлин целиком и изображения самых важных его зданий: Оперы, Собора и Нового дворца принца Генриха.

План Петербурга представлял собой нечто среднее между образцами, которым следовал. В объемной проекции на нем были нанесены только самые важные здания, при этом к нему планировали приложить гравюры с видами молодой столицы.

Основными работами по составлению плана занимались два человека — адъюнкт Географического департамента Академии наук Иван Фомич (Джон) Трускотт и художник Михайло Иванович Махаев. Трускотт занимался только кабинетной работой, собственно составлением карты. Махаев уточнял в некоторых местах актуальное состояние застройки. Кроме того, он стал автором двенадцати теперь хорошо известных видов города.

План Петербурга на девяти листах, который начали делать в конце 1740-х годов, — первый настолько подробный план за всю предыдущую историю города. К карте прилагалась опись всех важных сооружений столицы. Из нее мы знаем, к примеру, что в Петербурге на тот момент было 24 православных и 5 иноверческих церквей.

На карте хорошо видно, что центр города застроен довольно рыхло. Прямо напротив Зимнего дворца и Адмиралтейства простирался огромный и, судя по всему, не слишком обустроенный луг. Внутри кварталов и даже прямо вдоль улиц оставалось множество пустот.

План Трускотта-Махаева обладал одной очень важной особенностью. Поскольку в первые десятилетия жизни Петербурга задумано в нем было много больше, чем сделано, то почти все карты тех времен представляли собой не столько действительное, сколько будущее или даже, лучше сказать, желаемое состояние города. То, что существовало только в проекте, могло наноситься на схему точно так же, как реальные постройки. Намерения менялись со временем, на месте одних задумок появлялись другие, многие здания строились не точно по проекту, так что изображения на картах часто оставались не более чем предположением или даже фантазией. К плану 1753 года это относится даже больше, чем к какому-либо другому, поскольку демонстрация успехов Петербурга являлась чуть ли не главной целью инициаторов его составления.

Точно так же недостоверны и «проспекты» Михайло Махаева. Среди них — виды с разных точек на Неву, на Невский проспект и Фонтанку, изображение Зимнего и Летнего дворцов, здания Двенадцати коллегий, Биржи на Васильевском острове и Адмиралтейства. Мы не видим на них ни пустот, ни недостроенных домов, ни каких-то еще неказистостей. Дело в том, что у художника совершенно не было цели передать все в точности так, как было на самом деле. Он сознательно изображал некий идеальный Петербург — такой, каким он теоретически мог бы быть. Для того чтобы поместить на рисунок недостроенное здание, Махаев часто запрашивал его чертеж. Бывали и случаи, когда он возвращался к прошлому для того, чтобы сделать виды на Петербург более совершенными. Скажем, здание Кунсткамеры в 1747 году горело и Махаев воспроизводил его по более ранним гравюрам.

Образ Петербурга, созданный Михайло Махаевым, многим хорошо знаком. Для нас он служит довольно редкой возможностью представить себе, как город выглядел в середине XVIII века. Для современников, однако, эти гравюры были не столько фиксацией реального пейзажа, сколько грезой или, может быть, даже источником вдохновения.

В том, что столица на плане Трускотта-Махаева во многом додумана, можно видеть не только желание произвести впечатление и скрыть некоторые несимпатичные детали. Самое важное заключается в том, что Петербург того времени мыслился как город будущего. Все, кто был так или иначе причастен к его развитию, понимали: очень многое только предстоит сделать.

Петр III и квартал веротерпимости

О роли императора Петра III в становлении Петербурга особенно не говорят и не пишут. Он правил очень недолго, и его часто представляют странноватым дурачком, проходной комической фигурой, не оказавшей влияния на ход событий.

Он, с одной стороны, внучатый племянник шведского короля Карла XII, а с другой — внук Петра Великого, сын Анны Петровны и Карла Гольштейн-Готторпского. В тринадцать лет Петра привезли в Россию из города Киля, где он родился. У Елизаветы Петровны не было детей, и она относилась к племяннику родительски — обожала его. Учителем будущего Петра III стал академик Якоб Штелин, один из самых образованных людей при русском дворе.

Петр III — первый человек на русском престоле, свободно владевший немецким и французским. В качестве невесты для наследника была выписана из Германии София Августа Анхальт-Цербстская, будущая Екатерина II. Молодым были пожалованы дворцы Меншикова в Ораниенбауме.

Отношения между супругами с