Записки на память. Дневники. 1918-1987 - Евгений Александрович Мравинский
С Л. зашли к нему в антракте. Мертвенно желтая рука на кресле. Испарина чела. Бледность. При всем том ни следа «автобиографических акцентов». Охотно разговаривает: о книге, которую пишет, о власти музыки, «призванной переделать мир» (!!!), о месте Природы в жизни человеческого духа… (??). Только в лице дочери Вальтера, высокой, пожилой уже дамы с черными отцовскими глазами, когда я ей сказал: «Сегодня большой день», что-то дрогнуло, и на мгновение исчезла холодно-любезная улыбка, а в глазах блеснула влага. После окончания очень долго длились аплодисменты, множество раз выходил старик, солисты, причем всем ритуалом поклонов весьма искусно руководил сам Вальтер; под конец вышедший несколько раз один, чтоб принять приветствия зала, в которых все же явно преобладала нотка почитания над непосредственным увлечением.
В антракте, а также после концерта, во время поклонов Вальтера, ко мне подходили многие из публики с просьбой пресловутых автографов; на фоне происходившего меня это возмущало и коробило.
После обеда в какой-то пивной (наш «хозяйчик» по воскресеньям закрыт) Л., Еж и Курт пошли гулять, я же отправился поспать. В 7.30 заехали за нами Гамсъегеры и повезли после большого круга над Веной по окрестным горам, лесам и виноградникам — в старинный кабачок в Гринцинге. (Так называется район в окрестностях Вены, населенный сплошь виноделами и виноторговцами.) Приехали уже в сумерках.
Вплотную у кабачка домик, где жил Бетховен; в кабачке — стол, могучий, отполированный десятилетиями, за которым мы расположились и за которым будто бы сиживал Бетховен; рога на стенах; древний пресс для винограда над головой, сделанный из цельного, почерневшего от времени толстого ствола; нарочито суровая сервировка: на тарелках куски кур, колбасы; местное золотистое вино в толстых стаканах.
Неяркий свет фонаря… немножко чадно. Во дворике за столами и столиками веселые люди; вьющаяся над головой густая, в пятнах-отсветах фонарей листва винограда; говор, смех. Картина старой Вены… Долго сидели. Я — с Гамсъегером, Л. — с его женой, довольный Пономарев, упивающийся окружающим Курт. Когда уходили и проходили опустевший дворик — гитарист, скрипач и аккордеонист у пустого столика играли нам песни старой Вены… Полная луна в листве. Уже поздно, домой.
Гамсъегер настойчиво уговаривает меня приехать в Вену весной 1957 года, поработать 3 недели с оркестром, сделать 6 концертов при трех программах…
25 июня.
День записи на пластинки. С утра появление почтительно обаятельного г-на Метаксаса — представителя фирмы. Л. проводила меня на запись и ушла по своим делишкам (были и в соборе). Заминка с технической частью. Начали в 12 часов дня. Закончили в 9 вечера. Хотя и были «страшные» минуты (например в финале 1-й ч. вдруг потерялся у «дерева» строй), но записали всю Шестую симфонию Чайковского, к удивлению и нескрываемому восторгу тонмейстеров и обоих «хозяев»: г-на Метаксаса и «frau Professor Schiller». Последняя все восклицала: «Es war eine Heldentat» [Это был подвиг]. Домой зато пришел мертвый. При моем появлении — радостные восклицания Жая. Умылся, передохнул; и опять все: Пономарев, заботливо привезший меня домой, Еж, Курт и мы — к соседу ужинать. Вновь — черное пиво, улыбающийся хозяин… Дома — мертвый сон.
26 июня.
В ряде газет — рецензии. В большинстве хорошие. В 10 часов — запись. Но несмотря на бодрость с моей стороны, ничего не клеится: в оркестре реакция на вчерашнее переутомление. Пришлось «подкалывать», говорить резкости. Записали с трудом 2 и 1-ю ч. Пятой симфонии Чайковского. На вальсе — сели на мель. В 5 часов ввиду безнадежности — закончил запись.
К тому же сильно разболелся живот. Дома лег в постель и погрузился в полудрему, полузабытье. Л. ушла к Курту. Проснулся в сумерках; в открытых окнах тишина, прохлада, резьба вечерних виноградных листьев. Скоро пришла Л. с Ежом и Куртом. Изливался им в возмущении на оркестр, на необходимость писать, на все вместе и порознь. Накинулся на Л. (она как-то сказала, что вот теперь, когда меня узнали в Европе, она «может спокойно умереть» — «ныне отпущаеши») за непонимание главного и основного. Потом читал Л. и Ежу (переводил, вернее) рецензии. Еж пытался мне втолковывать что-то о «религии» моих достижений… Ушел в 12 часов грустный: завтра улетает в СССР.
Легли, но сон не шел. Овладел очередной кошмар, до слез (кошмар бывшего и будущего). Сидел в рубашке в кресле и не знал, как и куда деваться. Л. тоже лежала раздавленная моими «эмоциями». Тоже тихонько плакала от горести…
27 июня.
В 10 часов опять запись. До этого в «салончике» на этаже разговор с Метаксасом о его предложении организовать наши гастроли в Англии, Франции и Америке в будущем году. Я просил его не торопиться с этим, не «запускать машину» до окончательного моего согласия. В 2 часа закончили запись Пятой Чайковского. Тут же обед. После него — еще раз прослушал запись финала. Сердечное и уважительное прощание с техническим персоналом — и домой, в фургончике, в котором Пономарев и Саркисов куда-то ехали по делам. Ливень. Гроза. Дома Л. нет. Наклеил накопившиеся рецензии. Громыхает гром. В пустом дворике отвесный дождь. Когда дождь прошел, отправился в город, в фотомагазин, посмотреть радиоприемник. Вернулся, Л. все еще нет. Портье говорит: «Ваша Frau пошла в Drogerie [аптеку], сейчас вернется». На столе, в пакетиках со стружками, расставлены новые, купленные мне Жаем зверушки. В середке — символически посажен маленький плачущий зайчик. Скоро Л. пришла. Спустились в ресторан, тихий, почти пустой, к разговорчивому, источающему почтительность, не знающему, чем угодить, «хозяйчику». Дома записал дни. Л. опять окунулась в стихию укладки чемоданов; целая проблема; вещей — груда; часть идет с нами в Карловы Вары, часть отправляется в Ленинград с Борей Шальманом (в оркестровом багаже). Зашел измочаленный Курт: после меня так и не удалось ничего записать: оркестр изнеможен; поел земляники, посоветовал мне, какой брать приемник, ушел к себе. В 10 часов я закончил запись дней.
28 июня.
С 10 утра на предоставленной нам посольской машине мы с Жаем отправляемся «осваивать» деньги. Обычно это канительно и малопродуктивно: то нет чего-либо (не сезон), то неизвестно, что и где искать, да и привычки к деньгам нету. В 5 часов, как условились, Л. вернулась. Оделись
