Фронтовой дневник (1942–1945) - Василий Степанович Цымбал
Нам написали на командировочном, что Комиссаров и 3‑е бойцов с ним направлены в свою часть. На попутной машине мы уехали в Ленинград, некоторое расстояние прошли по Невскому и другим центральным улицам. Все военные принимали нас за патрулей (мы были с винтовками) и козыряли нам, как это положено. Зашли, попили кофе и съели желе (у Крюкова были деньги).
В 7 часов мы были у себя, но разыскиваемых не оказалось. Следовательно, они или сидят все четверо в ленинградской комендатуре, или их повез Комиссаров в Ириновку. Крюков уже Федорову доложил сам. Нас пока никуда больше не послали. Я еще не видал Федорова. Приключение не из особенно приятных.
За городом я видел женщин с распускающимися ветками вербы, хотя кругом еще лежит тающий снег и на дворе холодно. На Невском многолюдно. Он выглядит точно так, как на одной из картин: Москва у гостиницы «Москва»245. Разрушений много и на Невском. Работают столовые и магазины, где отпускается питание по карточкам. Много продается воды и кофе без карточек.
Кругом по Невскому выставлена огромная реклама кинокартин «Багдадский вор» и «Кутузов»246, но эти картины еще не идут.
Настроение в эти дни неважное. Не ладится работа в роте, хотя дисциплина стала несколько лучше. Партработа не идет. Все заняты пополнением. Некогда ни занятие провести, ни газету выпустить.
Ничего не пишут Тамара и Лида. Просто удивительно.
Военные события на юге разыгрываются чрезвычайно успешно. Взяты Черновцы, Коломыя, Очаков, Котовск. Наши войска подступают к Одессе. Противник отступает. О Тарнополе по-прежнему ничего не слышно.
2 апреля [1944 г.] Утро
Только что позавтракал гречневую кашу из сечки. Не наелся. На столе лежит хлеб командира роты, гр. 700. Я съел бы этот черный хлеб безо всего, даже без соли и воды.
Светит солнце, день полувесенний, а на душе как-то неважно. Партсобрание без меня вчера не провели.
Наши правонарушители снова здесь, все 10 человек. Их не приняли, и командир роты привез их опять к нам. Особенно опасен Стеблий. Он уже служит 3‑й год, был в штрафной роте. Он предводитель. Его боятся и слушают, как Костю Капитана247.
Бегунов Комиссаров отправил в Ириновку, а оттуда они приехали с остальными.
За эти дни у меня украли котелок, кружку, полотенце, а сегодня ночью от шинели прямо с мясом отрезали 4 пуговицы и погоны.
3 апреля 1944 г.
1‑й час вечера. Только что окончилась воздушная тревога, которая длилась минут 40. Били зенитки, но не слышно было, чтобы где-нибудь были сброшены бомбы.
Сегодня вызвал меня агитатор полка капитан Романов. Он сватал меня парторгом одного ремонтно-восстановительного батальона или парторгом в отдельную роту Иванова. Он обещал говорить об этом завтра в политотделе. Я принципиально согласился, т. к. последние дни чувствую здесь себя как-то лишним, т. к. приехал парторг батальона Суханов. Он сейчас работает у нас в роте комвзвода. Больше из батальона здесь никого нет, и ему бы надлежало вести партработу роты.
Я боюсь, что меня вновь не отпустят. В батальоне трудно будет справляться с новой для меня работой. Капитан рассказал мне, что в батальоне 200 человек людей, 40 коммунистов, 35 комсомольцев. Они ремонтирует автомашины, находятся под Гдовом недалеко от передовой, снабжаются по 1‑й категории.
Капитан посулил, что я буду жить с офицерами, получать офицерский паек, месяца через два меня аттестуют, там мне будет хорошо, он хочет помочь мне выдвинуться.
Сегодня видел интересный сон, подробности которого забыл. Я видел письма, полученные от Тамары и Лидии Григорьевны.
В письме Тамары было много ее фотографий, присланных мне. Потом мне виделось, что я нахожусь вместе с Тамарой и Лидой.
Я был уверен, что получу от них письма. Однако писем от них не было. Получил письмо от Миши.
Сегодня опубликовано сообщение, что Красная Армия перешла на территорию Румынии и будет продолжать преследовать врага до полного разгрома и капитуляции, но румынской территории захватывать не будет и устанавливать свою власть также не будет.
6 апреля 1944 г.
Сейчас приехал майор Баранов. Мне трудно работать. Я вижу, что не умею руководить. Многие мероприятия не выполняются. Работаю я сам, но другие ничего не делают. Настроение такое, что хочется уехать отсюда куда попало.
Успешно продвигаются войска Украинских фронтов. В районе Скала окружено и уничтожается 15 дивизий (1‑й фронт). Войска 3‑го Украинского фронта заняли станцию Раздельная и уже подбираются к Одессе.
Писем не получаю от Тамары и Лиды.
7 апреля 1944 г.
6:30 утра. Вчера получил первое письмо от Тамары от 7 марта. Оно слишком долго шло. В нем она ничего не пишет о своей жизни, сообщает, что все мои письма получила. Она никак не называет меня в нем, как будто у меня нет имени, и не отвечает на мои вопросы. Большая часть письма посвящена вопросу о Юре, где она обвиняет меня в метаниях:
Мой родной!
…Верю, что ты меня помнишь и любишь. Меня всегда удивляла твоя способность отвечать на мои мысли, если они даже не высказались вслух. Когда я узнала, что ты уехал, и так далеко, мне стало грустно, появилось какое-то чувство отчуждения. Это не значит, что я меньше думала о тебе. У меня стало меньше надежды на то, что мы скоро увидимся и увидимся ли вообще. Я получаю так же часто твои письма и уже не чувствую расстояния, которое нас разделяет. Я смотрю сейчас на твою фотографию и по-прежнему вижу тебя родным и близким.
Дальше она говорит о Юре и о моем желании оставить его с Дюжевой, жить с нею и даже иметь дочку, потом о желании отправить Юру к Мещеряковой, к матери:
Мне казалось это совершенно необдуманным… Я знаю, тебе хотелось, чтобы Юра был у меня, но мне кажется, ты и теперь думал не столько о Юре, сколько о себе.
Я начала писать письмо с таким хорошим чувством. Завтра напишу другое. Сейчас не могу. У тебя сейчас столько испытаний, что хочется писать тебе только хорошее. С твоей любовью я не чувствую себя одинокой, и мне легче жить. Пиши мне чаще, родной. Тамара.
Письмо расстроило меня.
Это в дополнение к работе, которая не клеится. Я, мне кажется, не умею руководить, не гожусь для партработы. То, что я делаю сам, у меня получается, но других организовать не
