Иеромонарх революции Феликс Дзержинский - Алексей Александрович Бархатов
Получив первые отчеты, ЦК принял его программу действий, продлил командировку и дополнительно прислал опытных помощников. В приказе украинским чекистам Дзержинский отметил: «Враг не дремлет. Его агенты шныряют повсюду. Польские шпионы сообщают врагу расположение наших войск, портят дороги, разрушают мосты, телеграфные и телефонные сооружения, распространяют тревожные слухи, поднимают восстания, объединяясь в этом иудином деле со всеми контрреволюционерами, саботажниками и спекулянтами».
Пришлось попотеть, но в кратчайший срок были обнаружены и обезврежены центры «Польской организации войсковой» в Киеве, где оккупанты продержались чуть больше месяца, в Одессе, Харькове, на Волыни. Некоторые нити оттуда протягивались в Москву и Петроград. Дзержинский посылал указания по этому поводу в ВЧК.
А там в свою очередь не давало покоя явное противостояние между Лацисом и Менжинским. Люди они были слишком разные. Для Лациса одного непролетарского происхождения уже достаточно для подозрения, а то и уничтожения человека. Он даже в открытую хвастался: «Для нас нет и не может быть старых устоев морали и «гуманности», выдуманных буржуазией… Наша мораль новая, наша гуманность абсолютная, ибо она покоится на светлом идеале уничтожения всякого гнёта и насилия. Нам всё разрешено».
С группой украинских чекистов. В первом ряду слева направо: В. Н. Манцев, Ф. Э. Дзержинский, В. А. Балицкий. Харьков, май 1920 г. [РГАСПИ]
Его в ВЧК привёл Петерс, ценил Свердлов, да и Ленин тоже. А вот Менжинский – интеллигент, законник, культурный и образованный, склонный к литературе и к тому же до революции в эмиграции имевший некоторые конфликты с Ильичом. Сейчас он остался главным в Особом отделе, а не ужившийся на Западном фронте Лацис и здесь пытается привычно подмять всех под себя и раздражается, когда с Менжинским это не получается.
Дзержинский аккуратно успокаивал Вацлава: «Если бы необходимость существования ЧК сознавалась партией и рабочими так же, как необходимость, скажем, органов снабжения, тогда можно было бы позволить роскошь расчленения одного целого ВЧК на ведомственные органы. Сейчас же, в реальных условиях нашей революции, при недостатке сил, при неизбежной тенденции ведомств покрывать своих сотрудников, при необходимости сообразно потребности момента борьбы усиливать чекистскую борьбу в той или иной области ценою ослабления в другой, всё наше чекистское дело надо централизовать в одном органе ВЧК. Конечно, этот орган должен быть так построен, чтобы каждый из отделов мог проявить максимум инициативы при максимуме ответственности. В этом отношении надо в организации ВЧК кое-что подправить».
Регулярной и обстоятельной была и переписка с ЦК. При каждом случае Ленин интересовался не только состоянием дел, но и здоровья Феликса. Приходилось и ему писать не только о делах:
«Дорогой Владимир Ильич!
Спешу ответить, что я не подчинился только букве предписания ЦК, я не на даче, но я усиленно лечусь водолечением. Врачи нашли только нервное переутомление, а все остальное в полном порядке, в том числе и легкие. Я и лечусь усердно, желая еще поработать.
Положение здесь внутреннее в общем идет и гору. Можно с уверенностью сказать, что если из центра будут безустанно нажимать и посылать работников, то и Украина станет скоро честной советской. В деревне устали от банд и тоскуют за твердой властью. Каждый честный наш работник, посылаемый в провинцию, находит почву, и видны уже результаты».
Не всегда письма к вождю были такими спокойными и оптимистичными, бывало, что нервная усталость приводила и к таким отчаянным строкам: «Местные коммунисты какие-то недоноски, живут мелкими интересами. Русопятства я не замечал, да и жалоб не слышал. В области моей специальности – здесь обильный урожай. Вся, можно сказать, интеллигенция средняя украинская – это петлюровцы».
Потому и беспокоился Ленин о здоровье председателя ВЧК. Но тот всё отнекивался: «Кто вам наврал о состоянии моего здоровья и перегрузке работой?»
Феликс прошел здесь тщательное обследование. Врачи установили, что сердце и легкие достаточно здоровые, но сильное переутомление от нервов. Прописали провести хотя бы несколько ночей в городском санатории, электризацию, водолечение. Он и сам был недоволен своим состоянием. Писал жене: «Вижу и чувствую, что мог бы дать больше, чем даю. Мог бы… Быть может, я слишком нервно истощен, не могу сосредоточиться и взять себя в руки, чтобы щадить силы так, чтобы они дали возможно больше при наименьшей усталости. Надо уметь работать так, чтобы ежедневно давать отдых мыслям, нервам. Я пишу об этом, часто думаю, но знаю, что это для меня лишь благие пожелания. Нет у меня соответствующего характера».
Он подчинился врачам. Провел процедуры, попробовал регулярнее питаться. Даже пешую прогулку стал совершать в половине девятого утра от санатория до здания ЧК. Машина ехала следом.
Но затем прогулки прекратились. Он вернулся в здание ЧК. Там позволял себе лишь один отдых. Обнаружил в соседнем от своей комнаты зале, судя по пыли, забытый, но не расстроенный рояль. Музыка позволяла немного приосвободить усталую голову и размять пальцы.
А однажды ночью, когда работал с документами, вдруг услышал через стенку чью-то довольно искусную игру. Такого раньше не было. И исполнялись-то достаточно сложные вещи, подвластные не всякому пианисту.
Утром Феликс узнал, что играл арестованный офицер-деникинец. Попросил привести его.
– Всеволод Задерацкий, – отрекомендовался вошедший. На вид лет тридцати. Тонкие черты лица. Мягкий голос. Офицерский китель без погон.
– Слышал вас прошлой ночью. Прекрасно играете. Учились? – спросил Дзержинский, предлагая ему сесть.
– Окончил Московскую консерваторию.
Чувствовалось, что молодой человек очень напряжён. Слава о председателе ВЧК в белой гвардии была недобрая. Но когда вслед за стулом был предложен и чай, успокоился, рассказал о себе. Отец – инженер, специалист по железным дорогам. Мать – урожденная Мелешкевич-Бжозовская, происходила из обедневшей ветви аристократической польской семьи, и именно она начала музыкальное образование своего сына. Услышав это, Феликс не мог не вспомнить и своё детство, но, боясь расчувствоваться, лишь скупо обронил:
– И меня фортепьянам мама обучала.
Дзержинский ознакомился с делом, в котором кроме чина поручика, полученного ещё на германской, по сути, ничего и не было. Приказал освободить талантливого исполнителя, выдал охранную грамоту за своей подписью и предписание в Рязань. Там поспокойнее.
Тем временем переброшенная с Кавказа на Юго-Западный фронт мощная Первая конная армия Буденного переправилась через Днепр к северу от Екатеринослава, прорвала фронт и вышла в тыл польским частям, наступая на Бердичев и Житомир.
Ф. Э. Дзержинский рассматривает карту боевых
