Гюстав Курбе - Герстл Мак
Чтобы подготовиться к защите на предстоящей сессии суда по гражданским делам, адвокату Лашо понадобились записи Курбе, которые тот сделал перед началом процесса в 1871 году, но Зоэ Реверди присвоила их и наотрез отказалась вернуть. С помощью доктора Ординера, навестившего художника в октябре, Курбе пытался восстановить свои записи, но он уже не мог припомнить подробности и не обладал необходимой для такого усилия энергией. Воля его ослабела, и он больше не способен был держать себя в руках; кроме того, он слишком много пил, и ему нравилось из упрямства перечить встревоженным друзьям.
Тринадцатого октября доктор Ординер писал Кастаньяри из Тур-де-Пельса: «Мы — я, жена и Марсель — находимся здесь вместе с К., и я помогу ему восстановить записи, которые мы срочно вышлем Вам… Маэстро написал несколько превосходных картин во Флерье, Шильоне и Вале [кантон к юго-востоку от Веве]. Сейчас он пишет закат над Женевским озером, на берегу которого стоит наш приют [пансион Бельвю]… У него есть также комната в Вето-Шильоне [километрах в семи к юго-востоку] в доме г-на Энока… Несмотря на свои злоключения, он в добром здравии… Думаю, что с нечестными торговцами картинами, в особенности с Бернеймом [Бернгеймом?], маэстро свел синьор Керубино [Пата]… В результате К. получил столько заказов, что, не имея возможности справиться в одиночку, дал писать многие из них Пата, еще одному молодому человеку [вероятно, Морелю], а несколько штук — Марселю. Сам он [Курбе] добавил лишь несколько мазков и подписал полотно, г-жа Пата передала их заказчикам и собрала с них деньги, которые прислала маэстро более или менее нетронутыми — она вычла лишь свои комиссионные. Но Бернейм увеличил продукцию этой фабрики массой подделок, заполонивших Париж и Бельгию, основным автором которых является, как говорят, Керубино… Все считают, что поставляет эти подделки П[ата]; у меня достаточно оснований думать, что он на это способен… За некоторое время до нашего отъезда в Швейцарию наш друг написал „Бычка“ — подлинный шедевр… Но он находится под таким влиянием Пата, что сразу по окончании картины разрешил Пата скопировать ее и продать копию Бернейму за пятьсот франков с подписью „Пата по Курбе“. А неделю назад г-жа Пата сообщила, что Бернейм перепродал эту же картину, но уже подписанную просто „Курбе“, за десять тысяч франков… Курбе так очарован своим alter ego, что только смеется над его предосудительными разговорами и поведением… и именует его самым честным человеком на свете… С его разрешения Пата сделал копии некоторых его пейзажей… чтобы продать их, как он уверяет, по тысяче франков. В то же время у К. есть сейчас заказы из Лозанны, Веве и Женевы более чем на 15 000 франков, но он их не выполняет… Я хотел написать заметку в газеты, чтобы предупредить публику об этих наглых подделках, но он не разрешил. Мы с женой и Марселем скоро вернемся во Францию, увозя с собой печальное воспоминание об искренней, но совершенно бесплодной попытке, предпринятой мной в интересах Курбе. Очень надеюсь, что на смену этой лихорадочной вакханалии придет не менее лихорадочная, но подлинная работа. Полагаю, что Вы имеете на него большее влияние, нежели я. Но если Вы считаете, что его необходимо предупредить об этих коммерческих patasseries [игра слов: patasseries — пирожки; здесь — стряпня], делайте это осторожно: он так empatassé [еще один выпад, против Пата: empaté — липкий, клейкий], что в данном случае действовать в лоб, пожалуй, не следует. Меня, пожалуйста, не впутывайте»[459].
Два месяца спустя доктор Ординер вернулся в Тур-де-Пельс и терпеливыми, но неуклонными настояниями вынудил Курбе восстановить хотя бы частично свои записи для предстоящего судебного процесса. «У меня в голове все так перепуталось, — писал Курбе Кастаньяри в декабре, — что ни у меня, ни у г-на Ординера не хватило духу повторить с начала эту дурацкую работу. Выполнили мы ее кое-как, неуклюже и несовершенно. Вдобавок ко всем несчастьям меня еще будет защищать г-н Лашо!.. Но придется примириться и с ним; он уже получил три тысячи франков задатка… Надеюсь, Лашо удастся оттянуть суд, который назначен на конец этого месяца; чем дальше тянуть, тем лучше… Мы здесь живем недурно, собираемся устроить выставку в одном магазине в Женеве. Написали уйму пейзажей — в Швейцарии другого не напишешь»[460].
«Мы» указывало, что художественная фабрика продолжает выбрасывать на рынок партии дрянных полотен. Пьянство Курбе тревожило его друзей, поочередно обращавшихся к нему с безуспешными увещеваниями. Подозрительность, с которой первоначально относилось к нему население городка, растаяла от тепла его общительности и веселости, но сменилась еще более губительным для него гостеприимством. На излюбленных им сборищах в кафе «Центральное» его всегда окружала компания пьяниц; там до сих пор сохранился стол, за которым он сидел, и на крышке стола вырезано «1873–1877» — годы его пребывания в Тур-де-Пельс. Курбе всю жизнь не пренебрегал пивом и вином, но прежде не испытывал непреодолимой тяги к ним. Теперь, когда из-за болезни ему запретили пиво, он заменил его местным швейцарским белым вином, на первый взгляд более легким, а на самом деле коварным. Оно-то и доконало его здоровье. Курбе поглощал его в огромных количествах, нередко доходя до двенадцати литров в день, вдобавок к абсенту и другим крепким напиткам.
Глубоко расстроенный доктор Ординер конфиденциально сообщил Кастаньяри на рождество: «Дорогой друг, несколько дней назад Вы наконец получили неполные записи Курбе относительно колонны. В сопроводительном письме наш друг дал Вам понять, что у меня в голове царит не меньшая путаница, чем в его собственной, и
