Фронтовой дневник (1942–1945) - Василий Степанович Цымбал
Из военных событий следует отметить действия Ленинградского и Волховского фронтов. Освобождены Новгород, Мга, Пушкин, Павловск и много населенных пунктов, вследствие чего положение Ленинграда значительно улучшилось.
Хотелось написать письма родным и знакомым, но сейчас нет смысла их писать, т. к. неизвестно, что с тобой будет через час, день.
27 января 1944 г.
Продолжаю сидеть в Ленинграде в казармах. Часть людей уже направлена в другие части. В этой части мне было хорошо. Я числился линейным надсмотрщиком, а работал у Панкова. Теперь меня куда-то направят как линейного надсмотрщика, хотя я в этом ничего не понимаю. Меня ждет загадочная и, думаю, незавидная будущность. Возможно, я попаду куда-нибудь как стрелок или в разведку. Настроение жуткое не только у меня. Вчера вечером многие танцевали и плясали. Заплакал, прощаясь с ребятами, Бугаев, чего я не ожидал от него. Ушел вчера Якуба Миша, с которым я служил вместе еще с кавдивизиона.
Хорошо действуют войска Ленинградского фронта. Освобождена Гатчина.
Прекратился обстрел Ленинграда. Фронт отодвинулся дальше. Он пролегает уже в 50–70 км от Ленинграда.
31 января 1944 г.
Я сдал все имущество и завтра направляюсь в новую часть. Сегодня ушли почти все. Многие, особенно девушки, плакали. Сейчас у меня уже настроение ничего. Но три дня тому назад было отвратительное.
За эти дни я написал стихотворение. Оно как-то у меня не клеилось, и я переделывал его много раз. Особенно плохо удавался конец. Вот это стихотворение:
Война страну за горло душит.
Я вновь иду в жестокий бой.
В бою, конечно, я не струшу,
Но вряд ли справлюсь как герой.
Все, чем я жил, перебираю
В душе, как в сумке вещевой.
Беру лишь то, что не сгорает
И на кострах передовой.
Я жизнь люблю, тебя и сына,
Люблю я родину свою.
За это я в сугробах стыну,
За вас под пулями стою.
С вершин Кавказа к Ленинграду,
Сквозь дым войны, пальбу и вой,
Пронес любовь я, как награду,
Как орден славы фронтовой.
Дыханьем северной природы,
Морозом каждый шаг пропах.
Возможно, в этом переходе
Моя последняя тропа.
Так не води сердито бровью,
Что я сегодня помрачнел.
Я отомщу врагу сурово
За все, что раньше не успел.
27–30 января 1944 г. Ленинград.
Первый стих первоначально был написан так: «Война, как моль, проела душу». Это сильно и хорошо, но пришлось переделать, т. к. в третьей строфе снова говорится о душе, где, как в сумке вещевой, перебирается все дорогое. Нехорошее развертывание образа. Можно подумать, что в душе уже ничего дорогого нет – все изъедено молью.
Первая строфа:
Война, как моль, проела душу,
Но я иду в жестокий бой.
В бою, конечно, я не струшу,
Но вряд ли справлюсь как герой.
Вторая строфа:
Все, чем я жил, перебираю
В душе, как в сумке вещевой.
Беру лишь то, что не сгорает
И на кострах передовой.
А может быть, так лучше. Вообще, по первому варианту стихотворение носило более мрачный характер. Я послал последний вариант Тамаре. Написал письма домой, Лидии Григорьевне, Марии Яковлевне.
Сплю здесь последнюю ночь, а завтра переезд на новое место, которое близко, здесь же во дворе бывшего Семеновского полка.
Сегодня ездили сдавать вещи. Ехали мимо Зимнего дворца, через Кировский мост, что на Неве, видели на Неве ледоколы «Ермак» и «Вячеслав Молотов», были в Петропавловской крепости. Война и блокада Ленинграда на все положили свой отпечаток. Окна Зимнего дворца забиты фанерой. Кругом осыпалась штукатурка. Многие статуи разбиты. Хорошая рифма: бури – Виипури219.
Войска Ленинградского фронта продвигаются вперед. Зато войска Украинского фронта в районе Винницы и Христиновки под давлением противника оставили ряд населенных пунктов. Туда, очевидно, Гитлер бросает сейчас основные силы.
2 февраля 1944 г.
Сегодня после завтрака нас построили и передали в 14‑й ОЗПС220. До 10 часов вечера я кружился как белка в колесе. Перед уходом Панков и Бугаев написали мне положительную характеристику и сказали, что они разговаривали обо мне, Стасевском и Самусенко с зам. командира по политчасти 14‑го полка и договорились, что мы там будем выполнять такую же работу. На деле нас зачислили в телеграфно-строительную роту. За 45 минут я приобрел новую квалификацию – линейника-постоянщика, в обязанности которого входит ставить телеграфные столбы и подвешивать провода. Я с кошками на ногах лазил по столбам, сверлил дыры буравом, ввинчивал крючки, навинчивал изоляторы, тянул провод и вязал его русским и британским способом, учился владеть плоскогубцами и кусачками. Теперь осталось научиться рыть ямы, ставить и зарывать столбы. Завтра мы уже едем на задание под Кингисепп, где и будем заниматься новой работой.
К вечеру Стасевского и Самусенко перевели в другое подразделение и оставили работать по специальности при клубе. Что же касается меня, начальник клуба сказал, что ему не разрешают взять третьего человека для работы в клубе. Майор Панков и Бугаев, к которым я сходил и рассказал о сложившемся положении, заявили, что это, мол, временно, что потом узнают меня и дадут другую работу.
Я пошел к замкомандира полка по политчасти. Он встретил меня неприветливо и сказал, что лектора и преподавателя у них по штату нет и надо выполнять работу линейщика, но вечером избрали на партсобрании секретарем ротной парторганизации. Подвалила ответственная работа – руководство большой организацией, что для меня является совершенно новым.
Сейчас, после отбоя, все давно спят, а я сижу и занимаюсь партийными делами. Завтра подъем в 6 часов утра.
5 февраля 1944 г.
Вчера продолжал оформлять партийные дела роты. В 12 дня приказали строиться на выполнение задания. В последнюю минуту мне приказали остаться. Почти все уехали. Осталось два члена партбюро и я, да человек 20 беспартийных бойцов. Закончил оформление партийных дел и составил план работы.
Сегодня чуть не услали одного из членов партбюро. Еле отстоял. Вечером провел первое заседание партбюро, потом был в кино и смотрел «Воздушного извозчика»221.
Днем забегал к Панкову, Бугаеву, Шкуропату, которые еще не получили назначения. Панков сказал, что меня назначили на курсы парторгов на
