Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

и дождь приходили и уходили множество раз. У меня недостаточно места здесь, чтобы рассмотреть эти причины: но я мог бы объяснить их сейчас, я полагаю, с полнотой и ясностью. Но это совсем не важно. Достаточно того, что я понял смысл вашего письма – полагаю, вы спрашиваете, возможно ли возобновление нашей дружбы. Я считаю, что это не только возможно, но и желательно. Опять же, я понимаю, что вы имеете в виду дружбу между нами, а не дружбу в обществе. Жизнь слишком коротка и слишком губительна для упрямства типа «люблю-меня-люблю-мою-собаку». Поверьте мне, когда я говорю, что к любому из ваших друзей я испытываю только уважение и добрую волю. Но я не знаю иного выхода, кроме как порезаться мечом. Как я уже говорил, здесь нет места, чтобы вдаваться в паутину: ясно только, что мы прекрасно ладили до тех пор, пока я не оказался вместе с двумя вашими дамами в Париже. Потом все пошло наперекосяк. Мой дорогой мальчик, для меня с этим покончено. Ваши собственные отношения с любой из этих женщин ничуть не пострадают: единственное, что вам нужно, – это держать нас раздельно в своем сознании. Я хороший мясник, потому что знаю…

[на этом фрагмент обрывается]

Маргарет Робертс [*]

Авиньон, Франция

21 марта 1925 года

Дорогая миссис Робертс!

В качестве единственного извинения за то, что пишу с таким опозданием, могу сказать лишь одно: моя жизнь превратилась в некое подобие ада и рая одновременно [Имеется в виду, вероятно, его страстная любовь к Хелен Бил Хардинг («Энн» в романе «О времени и о реке»), богатой бостонской женщине, в которую Вулф влюбился в Париже. «Я безнадежно, безумно, отчаянно влюблен в женщину, которой нет до меня никакого дела» (Вулф, Письма, 78). Рассказ Вулфа о его приключениях во Франции с Хелен Хардинг, Марджори Фэрбэнкс и Кеннетом Райсбеком, которые он называет «адом и раем», см. в книге «О времени и о реке», 687-794] я взволнован, сбит с толку, восхищен новой цивилизацией, новым языком, я погрузился в этот новый мир и забыл обо всем остальном. Я блуждаю по Франции, словно призрак в гордом одиночестве, и сам не знаю, куда занесет меня судьба завтра – во всяком случае, могу лишь смутно догадываться, и полагаюсь на волю случая вдруг найду зачарованную гавань, и порой это удается.

Моя пьеса была закончена давным-давно в Париже – в маленьком отеле Латинского квартала, где умер Оскар Уайльд [Отель д’Эльзас, 13 Рю де Бо Артс, где Оскар Уайльд умер 30 ноября 1900 года] куда я забрел однажды ночью, после того как у меня украли старый чемодан, в котором лежали отрывки старой пьесы. На месяц я замкнулся в себе, безумно писал и закончил новую пьесу – гораздо лучшую, как мне кажется. [В Париже рукопись пьесы Вулфа «Дом» была украдена в декабре 1924 года. К 3 января 1925 года он переписал пьесу и переименовал ее в «Маннерхаус»].

Затем последовал месяц, в течение которого со мной произошел опыт, настолько наполненный бурлескным ужасом, что я и сейчас немного подергиваюсь во сне; я снова начал писать. У меня имеется огромная рукопись и бесконечные путевые заметки. Не знаю, кому их можно продать, мне хочется только писать, писать и показывать это Вам. Если Вы пожелаете имейте в виду, что Вы мой единственный литературный импресарио и цензор, можете передать их Джорджу Маккою для публикации в «Ситизене», с одним, но непременным условием если это будет напечатано, то без указания моей фамилии. Это, повторяю, единственное ограничение, но я на нем решительно настаиваю.

Несколько дней назад, уезжая из Парижа в Лион, я передал пролог «Путешествия в Англию» одной знакомой даме, сообщил ей Ваш адрес и попросил, чтобы она отправила рукопись незамедлительно. В этом прологе (в нем примерно 10 тысяч слов) я не сказал ровным счетом ничего о моем путешествии. Вместо этого я пустился в рассуждения о том, что такое путешествие вообще. Я решил написать об этом, потому что, просматривая мои путевые заметки, я вдруг подумал: то, как я описываю реальные события и реальных людей, может навлечь немалые неприятности на автора и на издателя, если эти путевые заметки будут опубликованы. Я писал их на корабле, причем не в самом радостном настроении, но писал честно – мне уже тогда захотелось сделать то, что, кажется, никто до меня не делал: описать только само морское путешествие с момента отплытия и закончить на том, как корабль прибывает в порт назначения. Дело в том, что море и корабль на несколько дней как бы уничтожают нашу привычную социальную структуру, которая снова восстанавливается по окончании путешествия. Писал я без всякой задней (и злобной) мысли. Надеюсь, Вы одобрите мой труд сочетание фактов и вымысла, причем вымысел только подчеркивает истинный смысл происходящего, каким он видится мне.

Отсюда и подзаголовок: «Судовой журнал путешествия, которое так и не было совершено». Сначала это показалось мне неплохим способом избежать обвинений в клевете. Я изменил и название корабля, и фамилии спутников. Затем я вспомнил, что отплыл вовсе не в тот день, в который собирался (в Эшвилле я провел на неделю больше), но все эти семь дней у меня было странное чувство, что на самом деле я нахожусь в Атлантике. Потому-то и возник этот полуфантастический пролог, а мое убеждение в благотворном воздействии на наш духовный мир настоящих путешествий только окрепло.

В окончательном виде рукопись будет, я думаю, насчитывать 40 или 50 тысяч слов столько, сколько бывает в коротком романе. Я знаю, она может показаться странной разновидностью журналистики, но поскольку я автор, то имею право писать, как мне заблагорассудится. Можете сказать Джорджу, что у меня есть интересные и даже забавные заметки о Франции (надеюсь, что так оно и есть на самом деле), совершенно чудесная история о французском городе Орлеане (чистая правда) о самом городе и о графине, которая пьет лошадиную кровь от анемии, о старом негодяе маркизе и, если я сумею об этом хорошо написать, мне обеспечено прекрасное будущее. Кроме того, я расскажу о разных людях, о политике, о социальных контрастах, и это, наверное, будет получше тех банальностей, что составляют львиную долю очерков о загранице, приносящих их авторам неплохие заработки. Я взялся за это, потому что мне надоело писать в пустоту. Я теперь понимаю, какая это глупость и ложь идея «чистого выражения». Мы как дети нам нужно, чтобы нас слушали. Если моей аудиторией будут жители маленького городка в Северной