Иосиф Бродский. Годы в СССР. Литературная биография - Глеб Морев
И Карл, и Эллендея скрупулезно фиксировали точки своих идеологических расхождений с московскими и ленинградскими собеседниками; благодаря этому воспоминания Профферов о Бродском являются единственным – в ситуации недоступности материалов дела оперативной разработки Бродского, которое вели сотрудники ленинградского УКГБ[855] – объемным документальным свидетельством для реконструкции политических взглядов поэта к началу 1970-х годов.
5
Весна и лето 1969 года – время знакомства и начального общения Профферов с Бродским – были отмечены увеличением потерь США в длившейся много лет войне между Северным и Южным Вьетнамом, где США выступали на стороне Юга – некоммунистической Республики Вьетнам, а СССР поддерживал Север – Демократическую республику Вьетнам. С 1969 года администрация пришедшего к власти президента Ричарда Никсона взяла курс на постепенное свертывание американского присутствия во Вьетнаме. Против участия США в войне выступала значительная часть американского общества, особенно молодежь. Антивоенных взглядов придерживались и Профферы.
И Бродский, и его друзья занимали противоположную позицию, воспринимая межвьетнамский конфликт как опосредованную войну между западными демократиями и коммунизмом («он [Бродский] видел в этом конфликте прямое столкновение между силами добра (США) и зла (коммунизм в Китае и на юге)»)[856].
Для понимания генезиса провоенной позиции Бродского (и его окружения) следует учитывать его (упоминавшиеся нами выше) – во-первых, «американофилию», свойственную ему с юности[857], и во-вторых, принадлежность к «поколению 1956 года», сформированному, с одной стороны, вдохновляющим опытом венгерского восстания против коммунистического правительства и с другой – травмой его подавления советской армией.
Я – обманутый в светлой надежде,
Я – лишенный Судьбы и души, —
Только раз я восстал в Будапеште
Против наглости, гнета и лжи.
Только раз я простое значенье
Громких фраз ощутил наяву.
Но потом потерпел пораженье
И померк. И с тех пор – не живу[858], —
писал в 1956 году Наум Коржавин.
Вооруженный характер противостояния 1956 года сразу придал идеологической оппозиционности советской власти силовое измерение.
Один из ярких представителей этого поколения, диссидент и писатель Андрей Амальрик вспоминал:
«Поколение 56 года» сформировалось под влиянием десталинизации, волнений в Польше, но главным образом – под влиянием венгерского восстания в октябре 1956 года. Я помню, с каким страстным нетерпением ждал я сообщений из Венгрии и как был несогласен, когда, сидя у нас, приятель отца говорил, что «как-то надо помочь венгерским коммунистам»: в советских газетах как прелюдия к вторжению появились фотографии повешенных за ноги сотрудников венгерской госбезопасности. Если бы в то время была какая-то организация, которая предложила бы мне с оружием в руках бороться с режимом – я бы не раздумывая согласился. Но думаю, что такой организации не было[859].
Эти же радикальные настроения отразились в такой программной (но до 1977 года не публиковавшейся автором) вещи Бродского, как «Речь о пролитом молоке» (1967):
Пусть закроется – где стамеска! —
яснополянская хлеборезка!
Непротивленье, панове, мерзко.
Это мне – как серпом по яйцам!
<…>
Я люблю родные поля, лощины,
реки, озера, холмов морщины.
Все хорошо. Но дерьмо мужчины:
в теле, а духом слабы.
Это я верный закон накнокал.
Все утирается ясный сокол.
Господа, разбейте хоть пару стекол!
Как только терпят бабы?
Война с коммунистическим правительством Вьетнама воспринималась людьми «поколения 1956 года» как возможность реванша – и за поражение венгерской революции, и за подавление Пражской весны 1968 года, и за десятилетия сталинского террора, и за усиление репрессий внутри СССР с конца 1960-х. Радикализм Бродского в вопросе вьетнамской войны был отражением его – и его ближайших друзей – бескомпромиссно враждебного отношения к советской власти[860].
Так, упоминая о позиции Андрея Сергеева, Карл Проффер пишет:
<…> он утверждал, что очень глупо с нашей [американской] стороны не уничтожать коммунизм везде, где только можно. <…> Иосиф склонялся скорее на его сторону <…>. Так что худшим, что мы тогда от него услышали, было следующее: мне жаль это говорить, я люблю людей, но вы должны отправиться туда и сбросить на них водородную бомбу. «Это очень печально, но они же не люди», – добавил он. Андрей согласился <…>[861]
Если прибегать к литературным аналогиям, то позиция Бродского в «эмоциональном» пределе соответствует позиции Спиридона – «народного» героя романа Солженицына «В круге первом» (1955–1958; 1968) – выраженной в знаменитом монологе из главы «Критерий Спиридона»:
Волкодав прав, а людоед – нет. <…> Если бы мне <…> сказали сейчас: вот летит такой самолёт, на ём бомба атомная. Хочешь, тебя тут как собаку похоронит под лестницей, и семью твою перекроет, и ещё мильон людей, но с вами – Отца Усатого и всё заведение их с корнем, чтоб не было больше, чтоб не страдал народ по лагерях, по колхозах, по лесхозах? – Спиридон напрягся, подпирая крутыми плечами уже словно падающую на него лестницу, и вместе с ней крышу, и всю Москву. – Я, <…> поверишь? нет больше терпежу! терпежу – не осталось! я бы сказал, – он вывернул голову к самолёту: – А ну! ну! кидай! рушь!![862]
Характеризуя политические симпатии и антипатии Бродского, Профферы неслучайно делают акцент на сильной эмоциональной компоненте его политических воззрений. Представляется, что корректнее говорить здесь не о рациональной системе политических взглядов, а о политических пристрастиях, отраженных в импульсивных реакциях на внешние раздражители.
«Иосиф бывал крайне категоричен и, когда дело касалось советской власти, к терпимости относился нетерпимо»[863]; «К членам партии он не питал практически никакого сочувствия»[864], – эти (и приведенные выше) свидетельства органично соотносятся со свойственным в целом «поколению 1956 года» крайним антисоветизмом: ср., например, свидетельство И. М. Губермана об одном из наиболее ярких его представителей, поэте Юрии Галанскове (в 1972 году погибшем в лагере): «<…> о советской власти он говорил так, как все остальные о фашизме, утверждал, что наши функционеры не люди…»[865]
Записная книжка Бродского 1970 года свидетельствует о сходном морально-этическом ракурсе в восприятии им политического противостояния в XX веке, где все вариации тоталитаризма расположены на полюсе Зла (характерно, что в формулировке вызывающе звучащего для рубежа 1970-х годов вывода поэт переходит на английский язык):
Вторая мировая война
