Гафт и Остроумова. История любви - Михаил Александрович Захарчук

ей великолепную характеристику. Как оказалось, чтобы побыстрее отделаться от надоевшей пассии. Инна нигде не работала и с утра до вечера гоняла по Москве на собственных «Жигулях». Еще Елисеевы имели дачу за городом. Валентина, чего уж там изобретать всякие уклончивые фигуры, поначалу весьма привлекала зажиточность новых родственников. «Надо же, какая богатая баба, – думал он, – вот поживу-то при ней хорошо!» Мечтал, как после очередного тяжелого спектакля завалится на дачную мансарду и будет там писать за маленьким столиком старинной работы свои нетленные произведения. Очень скоро, говоря нынешним молодежным сленгом, губу насчет шикарной жизни пришлось «закатать обратно». С молодой женой еще так-сяк жить можно было. У них даже родилась дочь Оля. Теща тоже по-своему ценила зятя, поскольку была недурственной столичной театралкой. А вот знаменитый тесть его на дух не переносил. Однажды Валентин, сидя за обеденным столом, поинтересовался: можно ли ему еще отрезать цыпленочка? Сталинский лауреат, не дрогнув ни единым мускулом лица, проскрипел в ответ: «Вот когда будете, молодой человек, зарабатывать прилично, тогда и цыпленка получите». Гафт молча поднялся из-за стола и ушел из того дома навсегда. С дочерью, правда, отношения не прекращал никогда. Тем тяжелее Валентину Иосифовичу пришлось пережить добровольный уход Оли из жизни. Впрочем, я несколько забежал вперед.

Во многих публикациях о жизни и творчестве моего героя говорится о том, что вторая его жена была балериной. Ничего подобного. Балетом в школьные годы занималась как раз его дочь. Потом она решила стать драматической актрисой. Валентин Иосифович много занимался с Олей. Еще больше педагогического внимания ей уделяла другая Оля – Остроумова. К тому времени она была уже замужем за Гафтом. Дочь его решила поступать в ГИТИС на курс Евгения Лазарева. Валентин Иосифович спросил старого друга: «Ну, как тебе моя Оля?» «Знаешь, старик, не очень. Но если ты хочешь, я ее возьму. Определенные задатки у девушки есть. А дальше, как говорится, дело техники». Гафт был бы не Гафтом, если бы «дал слабину» в отношении даже собственного ребенка. Поэтому ответил твердо: «Ни в коем случае! Если «не очень», а я тебе верю, то зачем же тогда калечить судьбу Оле?» Меж тем сама девушка уже твердо уверовала в то, что пойдет по отцовским стопам и со временем даже обойдет его в популярности, поэтому неудачу переживала очень тяжело. В это же время, как назло, у нее случился разрыв с любимым человеком. А в довершение всего мать доняла дочь своими упреками. И Оля перед смертью написала:

«Ну вот и все! Я решилась. Ничего меня на путь истины не вернет, а жить в аду я больше не выдерживаю (не выдержала уже). Ты знаешь, самое больное то, что не увижу больше тебя. Тебя, мое очарование, обожание, мое счастье! Но это ложка дегтя, вырванный здоровый зуб, который можно было исправить, и он простоял бы всю жизнь. Мне не дает (слово неразборчиво) жить с тобой и любить тебя. Сейчас сижу у тебя на кухне, и у меня текут слезы. Никогда больше не будет у меня этих чашек, этих стульев, никогда больше не войду в эту квартиру, никогда не поглажу тебе рубашку. Но Бог этого хочет. Я счастлива, что люблю, люблю, люблю! И невозможность благодарить Бога за каждую прожитую с тобой секунду и привела меня к этому поступку.

Все, конец мне пришел. Это плохие слова. Ты знаешь, я ведь могла бы что-то сделать в жизни. Но нечего говорить о том, что не сделано и уже не будет. Завещаю тебе жить хорошо, вспоминать обо мне иногда. Я не могу больше. Так не хочется с тобой расставаться. Я умираю от одной этой мысли. Я измучаю всех окружающих, если останусь жить. Никто не поймет, как мучаюсь и я сама. Прости, прости меня за все! Но я уже не жилец. Я пустой тюфяк… Душа погибла, а как без нее? Только лай и скрежет зубов – это есть в Библии. Если человек отходит от Бога, он гибнет в лапах дьявола.

Я мучаюсь уже 6,5 года. Ты же, как ясное солнышко, которое засияло в жизни и осветило все. Я мучаю тебя и боюсь, что ты бросишь меня. Ты – счастье, ты – истина. Знай это. Пусть у тебя все будет хорошо. Все будет хорошо. Ты проживешь долго и будешь такой же пушистый и обаятельный. Боже мой, я этого никогда не увижу!

Прощай, мое сокровище! Сейчас доглажу твою серую кофточку, дождусь приезда Лешки, дойду к себе и там это сделаю. Наверное, выброшусь из окна.

Я прожила 29 лет. Из них 20 – счастливо, а последние 6,5 – в аду. Если бы ты меня встретил тогда.

Я не могу больше писать, меня трясет очень. Я все еще на что-то надеюсь. Не сделай я этого, тогда…

Все, заканчиваю. Мне очень плохо, холодно и страшно. Я хочу вырваться, хочу жить, но кто-то прицепился к моему левому плечу и не дает покоя! Только подумаю, сколько счастья я пропустила и, значит, пропущу остальное. Знать, что есть счастье, и не получать его – это ад и мучения. И поделать ничего невозможно.

Напоследок я съем мороженое. Но это ложка счастья. Человек может без пищи, без воды, но без Бога не может. Бог есть любовь. Всякое дыхание должно прославлять его. Может быть, теперь ты поймешь.

Зашла в ванную, там твои штанцы висят. Целовала их. Я обожаю все, связанное с тобой. Любовь во мне есть, но ей не дает проснуться дьявол. Как же я хочу, чтобы этого не было, то есть такого поступка. А все остальное было.

Мне нечего больше сказать. Прощай, целую тебя. Не грусти. Ты и не будешь. Ты веселись. Что ж, видимо, это и есть моя судьба. Кто знает, кому как умирать. Оставайся с квартирой, деньгами, всем, но без меня.

P. S. Передайте ему мое письмо. Оно в журнале «Здоровье».

Смерть дочери оказалась для Гафта едва ли не самой страшной трагедией в его долгой жизни. Она серьезно подкосила актера. Почти три года он тяжело болел, год практически ни с кем не разговаривал, кроме самых близких людей. Во всем случившемся, как совестливый и порядочный человек, винил прежде всего себя, хотя все, кто был хоть сколь-нибудь причастен к этой драме, знали и понимали: в суициде дочери больше всех повинна ее мать. Однако Валентин Иосифович и по сию пору твердо убежден, если бы он уделял дочери больше внимания, если бы позаботился о