Любовные и другие приключения Джакомо Казановы, рассказанные им самим - Джакомо Казанова
Странная фигура Бальби, без шляпы и в великолепном плаще, мое летнее одеяние – все это делало меня похожим на шарлатана или астролога. Обогнув таможню, гондола вошла в канал Джудекка, который ведет и в Фузину, и в Местре, куда на самом деле я хотел попасть. Когда мы прошли половину канала, я спросил у кормового гребца:
– Мы будем в Местре до четырех часов?
– Сударь, вы сказали плыть в Фузину.
– Ты сошел с ума. Я говорил о Местре.
Второй гребец подтвердил мою ошибку, а мой дурень-монах, ревностный христианин и великий друг истины, не уставал повторять, что я не прав. У меня было искушение как следует двинуть ему ногой за его глупость, но вместо этого я лишь громко расхохотался, согласившись, что, может быть, я оговорился, но надобно мне все-таки в Местре. Гондольер ответил, что готов доставить меня хоть в Англию. «Мы будем там через три четверти часа. Течение и ветер нам благоприятствуют».
Вполне удовлетворенный, я стал смотреть на канал, который показался мне как никогда прекрасным, особливо же потому, что в нашу сторону не плыло ни единого судна. Стояло великолепное утро, первые лучи солнца пронизывали чистый воздух. Молодые гребцы легко и сильно работали веслами. Вспомнив тяжесть сей ночи, все избегнутые опасности и те благоприятные для меня случайности, кои вывели нас на свободу, восчувствовал я столь сильное волнение и благодарность Всевышнему, что не мог удержать полившиеся градом слезы.
Наконец мы были в Местре. На почте лошадей не нашлось, но стояло много извозчиков, которые ездят ничуть не хуже. Я нанял одного из них, взявшегося за час с четвертью довезти меня до Тревизо. Через три минуты лошади были готовы, и я обернулся, чтобы пригласить отца Бальби садиться в экипаж, но его не было. Я велел конюху сходить за ним, намереваясь строго выговорить ему, даже если он отошел по естественной нужде. Мне сказали, что его нигде нет. Я был в ярости и хотел бросить монаха, чего он вполне заслуживал, но человеколюбие удержало меня. Я вышел из экипажа и принялся за расспросы. Все его видели, но никто не знал, где он. Я пробежал по главной улице, и внутренний голос надоумил меня заглянуть в окно одной кофейни, где я и увидел сего несчастного. Он стоял у прилавка с чашкой шоколада и подлащивался к служанке, а когда увидел меня, показал на девицу, присовокупив, что она очень мила, после чего предложил мне угоститься шоколадом и заплатить за нас обоих, поскольку у него нет ни гроша. Подавив свое негодование, я сжал его руку так, что он побледнел, и сказал ему: «Мне не хочется. Поспешайте». Едва сдерживаясь, я заплатил, мы вышли и сели в экипаж, но не проехали и десяти шагов, как нам повстречался один из здешних жителей, некий Бальби Томаси, имевший репутацию человека, близкого к инквизиции Республики. Он знал меня и, подойдя, воскликнул:
– Как, сударь, вы здесь? Рад видеть вас. Значит, вы сбежали? Как вам это удалось?
– Сударь, я не сбежал. Меня отпустили.
– Но это невозможно. Только вчера я был у синьора Гримани и, конечно, узнал бы об этом.
Читатель, вам легче понять мое состояние в ту минуту, нежели мне описать его. Я попался человеку, получавшему деньги за то, чтобы схватить меня. Ему достаточно было только мигнуть первому же из сыщиков, которыми кишел весь Местре. Я попросил его говорить тише и, выйдя из экипажа, пригласил отойти в сторону. Когда мы зашли на зады какого-то дома, где вокруг никого не было, и остановились у канавы, откуда начиналось уже чистое поле, я вытащил свою пику и схватил его за воротник. Он же, дернувшись, вырвался от меня и перепрыгнул через канаву, после чего, не оборачиваясь, побежал со всех ног прямо в поле. Когда он несколько удалился, то замедлил свой бег, оглянулся и, как пожелание мне доброго пути, послал несколько воздушных поцелуев. Едва он скрылся из виду, я вознес хвалу Господу, что проворство сего человека избавило меня от преступления, ибо я намеревался прикончить его. К тому же по всем признакам он не замышлял ничего дурного.
Положение мое было ужасно: я оказался один на один противу всех сил Республики. Подавленный, как и всякий человек, только что избежавший великой опасности, я с презрением посмотрел на беспутного монаха, который и сам понял, какому риску подвергались мы по его вине. Он не осмеливался открыть рот, а я ломал себе голову, как бы избавиться от этой дубины. Мы без приключений приехали в Тревизо, и я велел начальнику почты приготовить мне двух лошадей и экипаж. Однако же истинное мое намерение было не таково, ибо, во-первых, я не имел денег и, кроме того, опасался преследования. Трактирщик спросил меня, подавать ли завтрак, в чем я крайне нуждался для поддержания жизни, но у меня недостало на то храбрости: четверть часа задержки могли оказаться фатальными и мне пришлось бы казниться до конца жизни, ибо только глупец, вырвавшись на свободу, не может спрятаться от четырехсот тысяч преследователей.
Я прошел через ворота Св. Фомы, делая вид, будто прогуливаюсь, и, пройдя милю по большой дороге, свернул в поля, чтобы уже не выходить, пока не окажусь за пределами Республики. Самый короткий путь лежал через Бассано, однако я предпочел более кружный, поелику в ближайшем месте границы меня могли поджидать, но вряд ли кому-либо придет в голову делать это на самой дальней Фельтринской дороге, ведшей к владениям епископа Трентского.
Через три часа ходьбы я упал на землю совершенно обессиленный. Дабы не умереть с голоду, мне надобно было хоть что-нибудь съесть. Я велел монаху снять плащ и сходить на оказавшуюся поблизости ферму, чтобы купить еду. Дал я ему и денег. Он пошел, но не преминул сказать, что почитал меня более храбрым. Несчастный не имел представления, в чем заключается храбрость. Но монах был сильней меня и, конечно же, перед выходом из камеры как следует наполнил себе желудок. Кроме того, он выпил в кофейне шоколада.
Добрая фермерша прислала с крестьянкой достаточный обед, который обошелся мне в тридцать венецианских грошей. Насытившись и чувствуя, как мною овладевает сон, я поспешил снова пуститься в путь. После четырех часов ходьбы мы остановились на задах какой-то деревушки и узнали, что удалились от Тревизо на двадцать четыре мили. У меня уже не оставалось сил, ноги распухли и башмаки изодрались.
